Исландия

Иосиф же при всей очевидной пустоте лайнера был убеждён, что корабль всё-таки населён, и не оставлял попыток найти каюту капитана. Когда же нашёл дверь с золочёной табличкой на люксовой палубе корабля, то, робко постучавшись, замер, приготовившись ретироваться. Наконец ему открыли – в роскошном параллелепипеде парадного корабельного пространства, заполненном зеркалами, перед ним стоял слепой человек, с совершенно белыми глазами, одетый в капитанскую форму, измятую и неопрятную. Очевидно, он не ожидал стука в дверь и был смущён. «Мне ничего не надо, спасибо», – произнёс он на итальянском. Иосиф сбивчиво объяснился: вот уже дней десять они пользуются гостеприимством корабля и его капитана, но всё-таки хотели бы понять, когда в его планах куда-либо пристать. Капитан пригласил его в каюту и, закатив слезящиеся глаза, извинился и сказал, что приставать к земле не в его планах, поскольку все порты в этой акватории океана заражены неизвестной болезнью, что это опасно для оставшихся в живых пассажиров, равно как и для тех, кто находится на земле, поскольку никто не знает, заразны ли сами пассажиры корабля. «Так что наше плавание можно назвать карантинным», – заключил капитан и продолжил рассказ. Странная болезнь поразила пассажиров круизного лайнера три года назад, она была психической и соматической одновременно. Пассажирам начинало казаться, что они счастливы, что всё в их жизни, все самые потаённые желания уже исполнились, и многие почему-то из-за этого кидались за борт. Так что корабль постепенно опустел, а капитан ослеп. Пока он говорил, Иосиф косился за его спину в спальню, где на кровати ворочалось удивительное существо, тоже безглазое, похожее на дельфина, совершенно белёсое, будто поднявшееся из беспросветных глубин океана.

На корабле Иосиф насчитал более пятнадцати лифтов, это лишь те, которые он был способен отличить друг от друга. Палуб он насчитал более двадцати, в разных лифтах было по-разному, и однажды обнаружилось, что подводная часть корабля имеет высоченную килевую шахту, ведущую пассажиров в аквариумный тоннель, по которому они спускались в океанские глубины на лифте. В барах, имевшихся в изобилии повсеместно на всех палубах, полно было выпивки, непременно они были украшены гобеленами, среди которых обнаруживался экран, показывавший один и тот же фильм, разобраться в котором не было никакой возможности, если не переходить время от времени от экрана к экрану, возможно на другой палубе, – это вроде бы был сюжет о попавшей на необитаемый остров женщине, полюбившей вождя аборигенов и ставшей туземной королевой. Исидор постоянно напивался то у одного экрана, то у другого. Иосиф следовал за ним, чтобы не потерять окончательно из виду, и мучился тем, что не может собрать отрывки фильма воедино.

Время от времени он посещал капитана корабля в его каюте. Безглазый обезумевший моряк, отчаявшийся старый морской волк, рассказывал ему о временах своего былого величия, постепенно превратившегося в пресмыкание перед отсутствием цели. За ненадобностью у него атрофировались глаза, за бессмысленностью смотреть вперёд, как это происходит у пещерных рыб, лишившихся сетчатки в совершенной темноте. Иногда в коридорах появлялись слепые матросы. Трюмы корабля были полны распиленных кусков китовой туши. Гигантские куски, совершенно непонятно кем раскроенные, наполняли морозильные запасники. Куски мяса – огромные, как скалы, – лежали на стеллажах, при лицезрении их в морозном сумраке совершенно непонятно было, кто их распилил: это не могло быть человеческой работой, не человеческих рук это было дело. Потом, разговорившись со слепым капитаном, Иосиф узнал, что в трюме размещается по кусочкам левиафан. Капитан утверждал, что груз этот корабль несёт с незапамятных времён, что был этот лайнер китобойным судном – прежде чем принять на борт первых пассажиров. Все эти существа, которые наполняли корабль, – киты, косатки, кашалоты, все они были безглазыми, добытыми с необитаемых глубин.

* * *

Глория Свенсон обладала словно бы крылатым лицом – высокие скулы, огромные миндалевидные глаза, вспархивающие выразительные веки, летящие чуткие брови, умный лоб – всё в ней парило и не желало никак приземлиться. Актриса, продюсер, икона стиля своего времени, эпохи немого кино, чей пик популярности относится к 1920-м, когда на премьерах фильмов люди боролись за то, чтобы хоть мельком увидеть её, поклонники посылали десятки тысяч писем в месяц, а её платья, прически и родинка на подбородке копировались миллионами женщин.

* * *