Исландия

На том свете всё будет так, как ты придумал, поскольку воображение – опора в топи пустоты; если не помыслить, всё так и останется – тоска по оставленному в детстве дому, по краю моря, на котором жил, бежал к нему, как к матери, завидев с холма блеск штиля. И до сих пор загадка, почему бескрайность так впечатляла, что приносила утешение. Зимние штормы заливали низины, и к июню они заселялись прорвой лягушечьих семейств, после мгновенного заката принимавшихся орать с такой силой, что казалось, будто где-то в темноте курьерский поезд со всего маху несётся по берегу. Заросли камыша, туши осетров, выталкиваемых прибоем на песок, призраки облаков на рассветном горизонте, потом базиликовый аромат восточного базара на завтрак, трамвай, кривые рельсы, ржавая корова, общипывающая меж них верблюжью колючку; вагоновожатый ждёт, когда она удосужится податься в сторону. Рай – это беззаботность, отсутствие мыслей, молитв, погружение в объём страницы, это наслаждение бессмысленным временем, ещё не научившимся торговать отравой будущего. Взрослость, в конце концов, – это неуправляемая угроза, надвигающаяся сном, а счастье – умение ускользнуть в мечту, обжитую кристальным умением быть, наслаждением не задавать вопросов. Мы – дети Иова, стремящиеся стать детьми собственной мысли. И если не оттолкнуть Иова, не получится перескочить через пропасть. Но это доказывает: Иов – тоже наша опора, никто, кроме него, не подаст нам руки, чтобы перейти через море, на берегу которого мы выросли, обучившись взгляду за горизонт.

* * *

Однажды я искал на Ancestry.com сведения о пропавшем в Америке в начале двадцатого века прадеде. Для выявления вероятных родственников я сдал биологический материал для получения ДНК. И вот по функции подбора родственных ДНК мне выдали информацию, что есть в базе данных некий человек, чей ген, точнее, исследованная и поддающаяся описанию его часть, на все сто процентов совпадает с моими генетическими данными. Я очень этому удивился и волей-неволей старался узнать всё об этом человеке. Как вдруг выяснилось, что человек этот уже умер. Но я не успокоился. Я стал пытаться вжиться в судьбу этого найденного родственника, которого система жизни трактовала так: с её точки зрения, я и он неотличимы.

* * *

Действие возвращается в пустыню. И герои понимают, что перед ними невинный монах и что они на деле сами – бесы, искушающие его. Но вскоре вместо этого они становятся его апостолами.

Монах плачет.

М и р ь я м. Он плачет.

Ф р и д м а н (утешительно). Ну! Ну. Зачем плакать? Старый солдат не знает слов любви. (Протягивает монаху свой носовой платок.) Утешьтесь, пожалуйста. (Михаил гладит монаха по плечу.) Возьмите. (Монах берёт платок.) Не печальтесь, все мы брошенные дети.

Монах всё ещё утирает от слёз лицо.

М и р ь я м. Позвольте мне…

Мирьям садится рядом, обнимает монаха.

М и р ь я м. Почему вы плачете?

О т е ц Н и к о л а й. Мне жалко вас.

Ф р и д м а н. Я вам говорил, что он не любит чужих.

М и р ь я м (Михаилу). Ничего себе оракул. Ничего не поведал, но создаётся впечатление, что мы теперь что-то знаем!

М и х а и л. Да, хоть что-то – уже хорошо.

Ф р и д м а н (держа ногу на весу). Нельзя сказать, чтобы я узнал что-то полезное, но… Не хотел бы я оказаться на месте Иосифа.

М и х а и л (заботливо – монаху). Как вы теперь себя чувствуете? (Пауза.) Мы можем отвезти вас в больницу.

О т е ц Н и к о л а й. Спасибо, я тихонько посижу здесь, можно?

Ф р и д м а н. Всё-таки я хотел бы с вами поговорить о рукописи. О том, как случилось так, что она исчезла из монастыря. Пожалуйста, теперь не отвлекайте меня.

* * *