Исландские пряди

Конунг велел ему сесть подальше на ту же скамью, и ему было отведено достойное место. Бьярни уселся за Торстейном, плечом к плечу с Хельги. Торарин сказал ему, что из-за его упрямства ему нелегко будет ужиться с дружинниками, и предостерег его от того, чтобы он распускал какие-нибудь слухи среди людей конунга. Торстейн был молчалив и очень привязан к конунгу. Таким же был и Бьярни.

Однажды вечером зимой случилось так, что Бьярни уснул, а когда проснулся, то в покое никого не оказалось, потому что люди ушли к вечерне. Он вскочил, вышел и пошел по улице. Уже стемнело, и он увидал Хельги и Лофта[1131]. Они были вместе со своими спутниками в одном доме. Там внутри горел свет.

Хельги говорил, что у него есть для них новость: их конунга предали. Кнут конунг злоумышляет против него и послал Торстейна в Исландию с богатыми дарами для Торарина, чтобы тот заманил конунга в западню, а Бьярни напал[1132] на него. За это Торарин получил от Кнута золотое обручье:

— Он носит его на левой руке и таит ото всех, а на правой руке напоказ он носит обручье, которое ему пожаловал Олав конунг.

Бьярни пошел к вечерне и ни словом не обмолвился о том, что слышал.

Вечером Хельги и его товарищ не притронулись к еде. Конунг спросил, уж не заболели ли они. Хельги ответил, что это хуже болезни, и заявил, что не станет ничего говорить до следующего дня, когда все соберутся за трапезой. Тогда они рассказали конунгу обо всем. Тот сказал, что не поверит их словам, пока своими глазами не увидит обручье — подарок Кнута.

Когда Олав конунг пошел мыть руки, он схватил Торарина за рукав и, как и говорил Хельги, обнаружил у него на руке под рукавом рубахи золотое обручье. Тогда он поверил в то, что против него устроен заговор, и в гневе спросил, откуда у того это обручье. Торарин сказал, что оно принадлежало Кнуту и тот пожаловал его ему, как на самом деле и было.

— Отчего же ты носишь его тайком, — сказал конунг, — а не так, как то обручье, что дал тебе я?

Торарин отвечает:

— Я потому прячу его, государь, и ношу на левой руке, что тот, кто дал мне его, теперь далеко. А на правой руке я ношу золотое обручье, которое мне пожаловал славнейший из конунгов, которому мы служим ныне.

Конунг не захотел слушать, что говорил Торарин, и повелел схватить их всех — Торарина, Торстейна и Бьярни и бросить в темницу. Он назвал их изменниками[1133]. Многие сочли это плохой новостью. Епископ пошел исповедать их и рассказал конунгу, что с их стороны не было никакого предательства. Он предложил конунгу предать их Божьему суду[1134], и пускай Господь свидетельствует, на чьей стороне правда.

Так и было сделано, и епископ устроил Божий суд. Бьярни нес железо храбро и как подобает мужу. А когда руку Бьярни осмотрели, на ней оказался волдырь. Конунг заявил, что это ожог, однако епископ не вынес никакого решения.

Тогда конунг велел Торарину взглянуть. Тот ответил:

— Даже если ты не признаешь Бьярни невиновным, мы никогда не понесем расплаты за то, в чем ты нас обвиняешь.

После этого конунг приказал, чтобы взглянул Торстейн. Торстейн посмотрел на руку и сказал:

— Мне приходилось видать вторую такую же.

Конунг отвечает:

— Что ты имеешь в виду?

Торстейн сказал, что их казнь может сильно задержаться, если он станет рассказывать свою историю. Конунг ответил, что согласен повременить.

2

Торстейн начал свой рассказ так:

— Моего отца звали Рикард, а мать Рагнхильд. Они были знатного рода. Отец мой умер, когда я был ребенком, и моя мать вышла за человека по имени Транд. Их сыновей звали Бьёрн и Транд, и разница в возрасте между нами, братьями, была невелика. Транд[1135] вскоре умер, и Рагнхильд уехала домой в Швецию, а Транд унаследовал владения своего отца. Я отправился странствовать и добрался по Восточному Пути[1136] до самого Иорсалира[1137] и принял там крещение. Оттуда я вернулся на север в Швецию и захотел научить мою мать истинной вере, но она воспротивилась этому и сочла, что потеряла сына, раз я принял новую веру. В конце концов мы договорились, что тот из нас последует примеру другого, чей бог окажется сильнее. После этого ее богов в богатом убранстве посадили вкруг на дворе и самому могущественному из них бросили на колени раскаленное железо. Пламя тотчас же охватило их всех, одного за другим, и они сгорели дотла.

Затем то же самое железо накалили докрасна опять, и я пронес его девять шагов по примеру христиан. Это железо не было освящено, так как нигде поблизости не было клириков. Спустя три ночи рука была развязана. В третью ночь мне приснилось, что ко мне пришел муж с сияющим лицом[1138]. Он выбранил меня за дерзость, однако сказал, что я буду вознагражден за благочестивое намерение научить свою мать истинной вере. Он сказал, что, когда мою руку развяжут, она окажется красивее, чем прежде, когда была здоровой:

— И с этих пор ты должен будешь носить на ней перчатку, и не смей прославлять меня.