Испанка. История самой смертоносной пандемии

Кэтрин Энн Портер была корреспондентом газеты Rocky Mountain News. Ее жених, молодой офицер, умер. Он заразился, ухаживая за ней, и она сама понимала, что умирает. Коллеги уже отнесли в газету некролог… Она выжила. В повести «Бледный конь, бледный всадник» она от лица героини Миранды описала свой путь к смерти: «Она лежала на узком уступе над пропастью, над бездонной пропастью, но не могла мысленно измерить ее глубину… А мягкие, округлые слова — вечность, забвение — это завеса, повешенная перед пустотой, и за ней ничего нет… В сознании у нее все снова пошатнулось, начало скользить, оторвалось от своей основы и стало крутиться, точно колесо, буксующее в канаве… Обреченная на молчание, она стала легко опускаться вниз, вниз, в глубины мрака, и легла камнем на самое дно жизни, зная, что не осталось у нее ни зрения, ни слуха, ни речи, не чувствуя собственного тела, отрешенная от всех людских попечений и все-таки живая, все еще как-то связанная с жизнью. Все помыслы, все сомнения разума, все кровные узы и зовы сердца растаяли и оторвались от нее, осталась только крохотная, горящая жгучим огнем частичка бытия, которая лишь одну себя и знала, которая в одной себе и черпала силу и не поддавалась ни на какие уговоры, ни на какие мольбы, ибо вся состояла из одного-единственного побуждения, из упорного желания жить. Эта огненная, непоколебимая частица, ни от кого не ожидая помощи, сама боролась с гибелью, боролась за то, чтобы выжить, чтобы остаться в безумии своего существования, бессмысленного, ничем не объяснимого, помимо одной этой неизбывной цели»[451].

А вот что было потом, когда она начала выкарабкиваться из бездны: «Боль вернулась, страшная, всепоглощающая боль бушующим огнем растеклась у нее по жилам, в ноздри ей пахнуло смрадом тления, тошнотворным, сладковатым запахом разлагающегося мяса и гноя. Она открыла глаза и увидела сквозь плотную белую салфетку, прикрывающую ей лицо, белесый свет, поняла, что запах смерти исходит от ее собственного тела, и попыталась поднять руку…»

Болезнь проявлялась у ее жертв удивительно разнообразными симптомами, и эти симптомы либо никогда прежде не встречались при гриппе, либо никогда не были настолько сильны. Поначалу врачи — добросовестные врачи, умные врачи, пытавшиеся сопоставить наблюдаемые симптомы (так не похожие на грипп) с существующими болезнями, — ставили ошибочные диагнозы.

Больные могли корчиться от невыносимой боли в суставах — и врачи были уверены, что это лихорадка денге, она же «костоломная лихорадка».

Больных могла бить жестокая лихорадка, и после приступа они без сил сворачивались в калачик под одеялом. Врачи ставили диагноз «малярия».

Доктор Генри Берг из нью-йоркской городской больницы Уилларда Паркера (через дорогу от него находилась лаборатория Уильяма Парка) боялся, что жалобы больных на «жгучие боли в эпигастрии»[452] указывают на холеру. Другой доктор замечал: «Многих рвало, у некоторых была болезненность при ощупывании живота, что указывало на проблемы с желудочно-кишечным трактом»[453].

В Париже было то же самое: одни врачи диагностировали холеру или дизентерию, другие видели в сильной головной боли признак тифа[454]. Но и в разгар эпидемии парижские врачи очень неохотно ставили этот диагноз — «грипп». В Испании чиновники от здравоохранения упрямо твердили, что осложнения возникали вследствие «брюшного тифа», который «часто встречается в Испании»[455].

Но ни брюшной тиф, ни холера, ни денге, ни желтая лихорадка, ни чума, ни туберкулез, ни дифтерия, ни дизентерия — ни одна из этих версий не могла объяснить прочие симптомы. Они не вписывались в картину ни одной другой известной болезни.

В статье для журнала Proceedings of the Royal Society of Medicine один британский врач писал: «Единственное, чего я никогда прежде не видел, — это как в некоторых случаях подкожная эмфизема берет начало в районе шеи и распространяется на все тело»[456]. А эмфизема — это, по сути, «карман» под кожей, наполненный воздухом.

Эти «карманы» возникали из-за воздуха, который утекал из поврежденных легких, и при переворачивании больного с боку на бок раздавался характерный хруст. Одна медсестра из военно-морского госпиталя сравнивала этот звук с хрустом сухого печенья. Ей настолько хорошо это запомнилось, что она до конца своих дней не переносила, когда рядом с ней кто-нибудь ел печенье[457].