Испанская империя. Мировое господство династии Габсбургов. 1500–1700 гг.

Но монархия Филиппа II в полном смысле слова не была даже испанской монархией. Со временем она становилась все более кастильской по своему характеру. Даже если Филипп не имел такого намерения, сам выбор столицы в центре Кастилии придавал его правлению кастильскую окраску. Король поместил свою резиденцию в четко выраженной кастильской обстановке. Его окружали кастильцы, и зависел он от ресурсов Кастилии, поскольку именно она приносила львиную долю его доходов. При таких обстоятельствах вполне естественно, что посты вице-королей и другие лакомые должности при дворе и в правительстве доставались кастильцам. Но столь же естественно, что этот тренд на «кастилизацию» монархии вызывал глубочайшее беспокойство у каталонцев и арагонцев. Если Карлу V удавалось почти каждые пять лет проводить сессии кортесов Арагонской короны, то Филипп II смог сделать это только дважды, в 1563 и в 1585 годах. Такой большой перерыв между сессиями почти наверняка объясняется тем, что маленькие субсидии, за которые в конечном итоге голосовали страны Арагонской короны, не окупали больших издержек, затраченных на путешествие. При этом кортесы требовали существенных политических уступок даже еще до поступления этих денег. Но если для короля сессии кортесов были всего лишь возможностью получить дополнительные деньги, то люди рассматривали их прежде всего как возможность увидеть короля и передать ему свои прошения и жалобы. Таким образом, ситуация, когда кортесы Арагонской короны оказались фактически брошены королем, рассматривалась арагонцами, каталонцами и валенсийцами как то, что бросили их самих, и в этом пренебрежении они видели проявление кастильского заговора, призванного лишить их сначала короля, а потом и свобод.

Следствием затворничества короля в сердце Кастилии стало усиление тайных подозрений некастильских регионов полуострова в отношении намерений Кастилии. Взаимный антагонизм между кастильцами и арагонцами, носивший такой переменчивый характер во времена Фердинанда и Изабеллы, уже к концу царствования Карла V превратился в нескрываемое презрение к арагонцам со стороны некоторых кастильцев и ответную подозрительность арагонцев в отношении намерений кастильцев в Арагонской короне. С точки зрения арагонцев и каталонцев впечатляющие успехи Кастилии только усилили и без того нестерпимое высокомерие ее обитателей, которые «хотят, чтобы их считали безупречными; так высоко ценят свои достижения и так низко ставят чужие, что создается впечатление, словно они одни сошли с небес, а все остальные люди просто пыль». Кастильские аристократы открыто выражали свою ненависть к арагонским институтам и создавали впечатление, что придет время, когда Арагонская корона будет управляться по законам Кастилии. Таким образом, арагонцы и каталонцы с легкостью видели в политике Филиппа II очередную стадию хитроумного заговора по «кастилизации» монархии.

Никаких явных доказательств, что Филипп II действительно вынашивал такие планы, не существует. Отец предписывал ему относиться к странам Арагонской короны с высочайшей осмотрительностью ввиду их крайней чувствительности в отношении своих законов и свобод, и революция в Нидерландах, без сомнения, придала этому совету дополнительную значимость. Более того, Филипп унаследовал от императора отеческое отношение к своим владениям, как к независимым единицам со своими собственными законами, которые он обязан соблюдать. Но хотя он, возможно, надеялся уменьшить их взаимную изоляцию, устраивая брачные союзы аристократов из разных провинций, не похоже, что ему удалось в большей степени, чем его отцу, реализовать концепцию монархической Испании как единого живого, самостоятельно функционирующего организма, подвластного одному правителю. В действительности, полагая себя единственным связующим звеном между всеми своими территориями, Филипп едва ли мог считать их имеющими что-то общее помимо того, что исходило от него самого.

Такая персонифицированная концепция монархии, естественно, вела к тому, что в своем воображении король наделял ее исключительно статическими чертами, тогда как на самом деле она, как все государственные организмы, неизбежно подвергалась изменениям. Уже сам выбор Кастилии для размещения в ней столицы и последовавший за этим процесс постепенной «кастилизации» менял конституциональное положение провинций и их отношения с королем. Какими бы преувеличенными ни были страхи провинций, они не слишком сильно ошибались, подозревая монархию в желании проложить путь, который неумолимо вел к кастильскому решению конституциональных проблем. В конце концов, это был один из возможных ответов монархии на разнообразие ее владений. В требовании Кастилии, чтобы различные государства внутри монархии были лишены своих надоевших ей законов и привилегий и управлялись по кастильским законам, была, как минимум, логичная простота.