Испанская империя. Мировое господство династии Габсбургов. 1500–1700 гг.

«Я не знаю, что произойдет, – писал Идиакесу обиженный кардинал, – но я не желаю принимать участия в окончательном разрушении, к которому они движутся с закрытыми глазами. Все пущено по ветру; в администрации главенствуют бесчестные коррумпированные чиновники, которым нельзя верить; то же самое происходит в судебной и финансовой сферах и в управлении армией и флотом». Утратив последние иллюзии, Гранвиль скончался 21 сентября 1586 года глубоко разочарованным в своем желании служить монархии, которая для него по-прежнему оставалась монархией его покойного хозяина императора Карла V.

Гранвиль, несомненно, был человеком тяжелым и неуживчивым, слишком непреклонным и властным, чтобы надолго сохранить благосклонность Филиппа II. Несомненно и то, что его взгляды принадлежали прежней имперской эпохе, далекой и сильно отличавшейся от эпохи 1580-х годов. Тем не менее он обладал широтой взглядов и способностью к стратегическому видению, в котором на данном этапе так отчаянно нуждалась монархия Филиппа II. Так Гранвиль сознавал, что, хотя присоединение Португалии создавало для Испании новые проблемы, оно давало ей беспримерные возможности. Оно значительно увеличило ее силу на море, делая совокупный испано-португальский торговый флот самым большим в мире: 250 000–300 000 тонн против 232 000 тонн у Нидерландов и 42 000 у Англии. Кроме того, оно давало Испании длинное атлантическое побережье в тот момент, когда Атлантика становилась главным полем борьбы между испанской монархией и силами Северной Европы. Волею провидения получив такие огромные преимущества, Филиппу II было бы глупо терять их.

И все же они оказались потеряны. В 1585 году Гранвиль уговаривал Филиппа перенести свое правительство в Лиссабон. Этот город, по мнению Гранвиля, был идеальным местом для наблюдения за новым атлантическим полем битвы. Из Лиссабона с его возможностями легкого морского доступа к основным центрам мира Филипп мог бы осуществлять эффективный контроль над борьбой, разворачивавшейся в Западной Европе и в водах Атлантики. Отсюда он мог бы руководить операциями против Англии и совершать интервенции во Францию. Но вместо этого король решил остаться в сердце Кастилии, слишком удаленном от зоны конфликта, и уже к середине 1590-х годов стало ясно, что Испания проиграла битву за Атлантику. Приближалось «окончательное разрушение», предсказанное Гранвилем, – разрушение, ускоренное победами протестантских сил севера. Этого разрушения, вероятно, можно было бы избежать, если бы стратегические возможности, которые получила Испания, присоединив Португалию, использовались более эффективно. Но эти возможности были проигнорированы, и оставалось совсем немного времени до того, как Португалия со всем тем, что она могла предложить, стала всего лишь еще одним обременительным дополнением к становившемуся все более неуправляемым наследию испанских Габсбургов.

Восстание в Арагоне (1591–1592)

Рекомендуя перенести правительство из Мадрида в Лиссабон, кардинал Гранвиль, возможно, действовал не только под влиянием стратегических соображений. Опыт пребывания в Мадриде лишь подтвердил его давнее беспокойство по поводу роли кастильцев в управлении монархией. «Я помню, что не раз писал его величеству из Италии, – сетовал он в 1581 году в письме Маргарите Пармской, – что кастильцы хотят получить все и, как я подозреваю, в конце концов, все потеряют». Недостойные наследники великой имперской традиции, кастильцы, благодаря своей бестактности и высокомерию, могли раскачать хрупкое судно, которое император вверил заботам Филиппа. Можно ли было избежать этой опасности, если бы столицу перенесли из Мадрида в Лиссабон, пока не стало слишком поздно?

Недоверие Гранвиля к кастильцам разделяли многие народы монархии, хотя и по другим, не столь замысловатым причинам. К примеру, его разделяли высшие классы Арагона, и именно Арагон стал в 1580-х и начале 1590-х годов воплощением фундаментальной проблемы испанской монархии – проблемы взаимоотношений между все более «кастильским» отсутствующим монархом и его подданными, державшимися за свои традиционные свободы со всей страстью людей, опасавшихся, что вскоре лишатся их.