Исполнитель

– Вдова я - боярыня смотрела прямо, откровенно - Как мужа не стало, третий год вдовой хожу. Охотников до моего добра немало - она рассмеялась зло - да только я тем женихам вроде придатка. Мой отец, князь Шуйский, как замуж меня отдавал, не подумал, что старый боярин так быстро отойдёт. Так что теперь я сама себе вольная хозяйка. Вот только надолго ли?

Она замолчала, сидя неподвижно, пламя свечей, вставленных в трёхрогие подсвечники, отражалось в её глазах.

– Тут тебе не Литва с Польшей, рыцарь, и даже не Новгородчина. Здесь баба без мужа…

Она подалась вперёд. Глаза распахнулись во всю ширь.

– Глянусь я тебе, Первей Северинович?

Первей помедлил.

– Не упомню я, чтобы такая краса, как твоя, госпожа, и неприбрана к рукам лежала.

– Ну так прибери.

Боярыня смотрела пронзительно.

– Я не пара тебе, госпожа. Я нищий, безродный да бездомный… Тебе боярина или князя надобно.

Боярыня рассмеялась с издевкой.

– Нищий, говоришь? В твоих кошелях рублёв на триста с лишним серебра да золота нашлось. Не обессудь, я посчитала.

– Это на мелкие дорожные расходы, госпожа - улыбнулся Первей.

– Вот именно. Не знаю, откуда твои деньги, рыцарь, и спрашивать о том не желаю. Мне не нужен боярин - её вдруг всю передёрнуло зябко - Хватит с меня. Мне нужен ты. Да, да, ты, Первей Северинович. Ты из дворянского рода, так что никто и не пикнет. И ты умеешь любить.

Первей смотрел ей в глаза, опасно приблизившиеся.

– Да, да. Я немало наслушалась, покуда ты бредил. Так, как ты, у нас жёнок и не любят, почитай, никто. Я понимаю тебя. Но и ты пойми - она умерла, и не вернётся.

– Кто? - тупо спросил Первей.

– Твоя жена, кто же ещё. Ты бредил ей всё время, ты разговаривал с ней, как с живой. Но та жизнь ушла, ушла навсегда.

Она снова замолчала, глядя пронзительно своими густо-синими глазами. Первей молчал, сжав зубы.

– Возьми меня в жёны, рыцарь. Я сама всё устрою, тебе и беспокоиться-то не придётся. Родословной при себе нету? Будет тебе родословная, только кошелём тряхнуть раз. Ну посмотри же ты на меня по-настоящему!

Она встала во весь рост, во всей своей двадцатилетней красе. Нет слов, до чего хороша…

– В шелках ходить будешь, на золоте есть-пить. Ни слова противного никогда от меня не услышишь. Спаси меня от жадных лап вожделеющих, Первей, спаси меня и сам спасён будешь!

Рыцарь молчал, в голове шёл тонкий звон.

"Родная, отзовись. Богом молю, скажи хоть слово!"

Нет ответа. И больше не будет, похоже, никогда.

– Я не тороплю тебя, Первей Северинович. Думай. Спокойной ночи.

… Ему снился сон. Очередной странный сон, каких он немало уже насмотрелся за эти годы скитаний. Вот только этому сну недоставало главного - Голоса. Голоса Свыше, покинувшего Первея не прощаясь, без объяснений и вздохов. Ушедшего навсегда. Ушедшей навсегда.

Он шёл и шёл по бесконечному старому саду, и здоровенные фруктовые деревья - ни яблони, ни груши, что-то непонятное - с морщинистой шершавой корой будто провожали его взглядами. Над головой стоял странный золотистый туман, будто сгущённый солнечный свет, потерявший прозрачность, но не утративший радостного солнечного сияния. Было тихо, ни ветерка, и только время от времени сочно шлёпались на землю перезревшие плоды странных деревьев.

Навстречу ему неслышно приближалась фигурка в белом, осторожно ступая босыми ногами по густому и плотному травяному ковру. Вот уже видно лицо… Мама…

– Здравствуй, сынок.

– Здравствуй, мама. Мне очень плохо. Она покинула меня, и даже не попрощалась.

– Она рассчиталась с долгами и должна вскоре уйти на новый круг. И твои долги погашены, так что ты более не Исполнитель. Но до конца твоего нынешнего круга ещё долго.

– Почему? Почему она ничего не сказала мне?

Мама помолчала.

– Потому что это очень больно, сынок. Ей и так очень больно. И скоро ей будет позволено избавиться от этой боли. При каждом новом рождении смертный забывает всё, что было до, и вспоминает о прошедших кругах только после конца. Да и то часто не о всех.

– Зачем так, мама?

– А зачем пчёлы собирают нектар и пыльцу, трудятся целыми днями? Так и люди, они всю жизнь что-то делают, созидают и разрушают, создают бессмертные картины и совершают ужасные злодеяния. И в конце круга приносят всё сюда, весь свой груз печалей и радостей, бывших надежд и разочарований, успехов и неудач, как пчёлы приносят свой груз в улей. И только освободившись от груза, рассчитавшись с долгами, уходят на новый круг.

Мама погладила Первея по голове, ласково, как это может только мама.

– Чем тебе нехороша эта боярыня, мой мальчик? За этой женщиной ты будешь надёжнее, чем в замке на скале, поверь мне.

– Нет, мама. Мне нужна она.

– А если это невозможно?

– Значит, это несправедливо. Значит, правды нет нигде, и этот мир в основе своей несправедлив, а стало быть, не нужен. Ведь она любит меня, мама.

– Это так. Она очень сильно тебя полюбила.

– И я тоже. Так кому и зачем нужен такой мир, где любящие друг друга обречены на разлуку навечно?

– Это гордыня, сынок. Дьявольская гордыня. Кто мы, чтобы определять, как должен быть устроен мир?