Испорченная кровь

У Миши было то преимущество, что, слывя только воришкой, но отнюдь не убийцей, лунатиком или эротоманом, он получил разрешение спать на своей койке свободно, без всяких мучительных и унизительных ограничений, и мог без помех упиваться сладкими мечтами, в которых он снова становился свободным в своих поступках и превращался в таинственного мстителя, но теперь вся мстительность его была направлена на отца, и только на отца. Снова — сильный, властный, внушающий страх, неслыханный богач, непревзойденный фехтовальщик и стрелок, человек с десятью именами и десятью обликами, — он разоряет Борна непостижимыми биржевыми комбинациями и захватывает тайные документы, подтверждающие, что его отец в молодости совершил государственную измену. Когда сломленный, побежденный Борн приходит к таинственному мстителю просить пощады, Миша сбрасывает маску и дает ему узнать себя: «Я тоже просил у тебя прощения, но ты вместо этого послал меня сюда, в этот ад, теперь твоя очередь нести кару!» И отец, шатаясь и закрыв руками лицо, выходит в соседнюю комнату и стреляется, и при звуке выстрела сердце Миши трепещет от жестокой радости.

Увы, мечты эти длились всегда недолго, поглощаемые крепким от усталости сном, и сейчас же звонок возвращал Мишу к ужасному сознанию того, что наступает новый отвратительный день с гимнастикой, ученьем, дисциплиной, «белыми чертями», чувством одиночества и тоской — среди психопатов, дегенератов и развращенных мальчишек, которым казалось безумно смешным, что Миша — чех, отчего они и дразнили его: «Борн, Борн, böhmischer Schmorren» или «Böhmak, Böhmak, um zwei Kreuzer Schnupftabak»[16]. Как видно, национальная рознь проникла и сквозь серые стены Серого дома и, само собой разумеется, проявлялась здесь в форме еще более идиотской, чем среди взрослых и свободных людей.

Классы в Сером доме были небольшие, в них помещалось десять, в редких случаях — одиннадцать — двенадцать учеников. Комната третьего класса, в который поступил Миша, была частью большого замкового зала, в свое время перегороженного пополам, поэтому три стены были красивые, с лепными украшениями и фресками на охотничьи темы, а четвертая — гладкая, пустая. В третий класс «белые черти» обычно врывались по два раза кряду, ибо после первого их появления один из учеников, красноглазый и беловолосый поляк Жебровский, всегда приходил в неистовство, валился на пол, выл нечеловеческим голосом и колотил вокруг себя руками и ногами; учителю всякий раз приходилось повторно вызывать «белых чертей», но не для экзекуции, а чтобы унести Жебровского куда-то, — а это казалось оцепеневшим от ужаса детям еще более страшным. Миша, который, по-видимому, был одним из самых умных и начитанных учеников класса, говорил себе с отвращением: «Черти уволокли одержимого чертом». Жебровский вскоре возвращался, успокоенный, тихий, с таким видом, будто ничего не произошло, а когда мальчики спрашивали, что с ним там делали «черти», отвечал: ничего.

3

Воспитатели и учителя Серого дома, требовательные и придирчивые во всем, что касалось послушания, дисциплины и поведения мальчиков, а также соблюдения ими внутреннего распорядка, чистоты и опрятности, в делах учебных, в вопросах успеваемости учеников проявляли большую, но отнюдь не неуместную снисходительность, ибо если бы к воспитанникам Серого дома проявляли те же требования, что и к ученикам обычных школ, мало кто сумел бы удовлетворить им. «Трудно, трудно, — говаривал советник Пидолл, преподававший латынь и греческий в младших классах. — Наша задача — привить им человеческие манеры, а уж чтобы мы их еще сверх того обучили гекзаметру — этого никто от нас не может требовать».