Испорченная кровь

— Для таких похождений у вас впереди более чем достаточно времени, — сказал он строго, но не враждебно. — Немецкие студенты, разумеется, тоже пьют, и немало, я сам с моими коллегами не раз «тёр саламандру». — (Кизель имел в виду славный обычай буршей по команде поводить кружкой по столу и в три глотка осушить ее). — Немецкий студент далек от того, чтобы быть трезвенником. Но сколько бы он ни пил, он не забывает о дисциплине и пьет не как ему вздумается, а по команде, и что главное, что главное, мой друг, — Кизель наклонился к Мише, — он никогда не перестает быть германским мужем, значит, похмелье ему незнакомо. Как бы он ни перепился ночью, утром он на ногах, свеж, как огурчик, и берется за дело, и пусть голова у него трещит и готова лопнуть, он этого никак не покажет и, в крайнем случае, вызывающе усмехается… Нет, нет, лежите, — быстро сказал Кизель, потому что Миша, услышав эти слова, сейчас же геройски попытался встать с постели. — Лежите и избавьте меня от увлекательного зрелища вашего подъема. С кем же, смею спросить, вы бражничали?

Миша ответил, что с несколькими чешскими студентами.

— Ну, а о чем вы говорили целую ночь? — продолжал расспросы Кизель. — Постарайтесь ответить как интеллигентный юноша, каким я вас считаю: каков был дух ваших бесед, их содержание?

«Зачем это нужно господину Кизелю, почему его интересуют такие пустяки?» — недоумевал Миша, но, привыкнув беспрекословно повиноваться своему учителю, ответил, как умел, интеллигентно, — о содержании беседы нечего и говорить, потому что была вовсе не беседа, а болтовня, трата времени, заливание мозгов пивом, скотское самоистребление, взаимное оглупление…

Так он продолжал еще некоторое время, находя все новые и новые слова, чтобы выразить свое отвращение к ночным похождениям; говорилось это, как того желал Кизель, интеллигентно, да еще и в покаянном духе, но маленький немец с усиками и шрамами на левой щеке почему-то не был удовлетворен и, вместо того, чтобы хотя бы одобрить богатый немецкий язык Миши, сказал с нетерпением:

— Ладно, ладно, во всем этом я не сомневаюсь. Но о чем все-таки шли разговоры? Что было главной темой?

Тут Миша, покраснев, вспомнил бестолковый, сбивчивый, неопределимый по времени и месту разговор в каком-то дворике, где он плакал в объятиях Фейфалика, сетуя на свою загубленную молодость. Не желая ничего скрывать от Кизеля, он признался ему и в этой пошлости. Но даже такое признание не удовлетворило Кизеля.

— Ваши трогательные ламентации мне достаточно известны, могу себе представить, что вы среди ночи расписывали пьяному Вашеку[27],— сказал он с пренебрежительной усмешкой. — Но не сердитесь, юноша, не сердитесь, это я делаю ошибку, так настоятельно требуя от вас сообразительности, хотя знаю, что она сейчас притуплена. Но, быть может, дело не столько в вашей головной боли, которая пройдет, сколько в чем-то более серьезном и принципиальном. Вы сказали, что после моего отъезда из Серого дома вы вели себя как немец; и я, не чуя ничего дурного и легкомысленно полагая, что вижу перед собой того же Михаэла Борна, с которым тогда расстался, говорил с вами, как с немцем, позабыв о том, что полтора года — довольно долгий срок для молодого человека, за который он может совершенно измениться. В Сером доме вы были предоставлены самому себе, а вернувшись в Прагу, попали под влияние семьи. Этого было достаточно, чтобы вы снова обросли мягким чешским мясцом, и потому мы теперь не понимаем друг друга. Извините меня, и не будем больше говорить об этом.

И Кизель, маленький, строгий, выпрямился на стуле и с ледяным выражением неподвижного лица уставился в окно.

— Неправда, я ни в чем не изменился и не перестал любить вас! — воскликнул Миша и, в отчаянии протянув к Кизелю руки, продолжал уверять, что не заслуживает таких суровых слов, потому что он, Миша Борн, только и думал о господине Кизеле и все свои поступки мерял тем, как отнесся бы к ним учитель. И вовсе он не оброс чешским мясцом, наоборот, единственный просвет в его жизни — это надежда, что он когда-нибудь сможет открыто объявить себя немцем.

Но Кизеля не так-то легко было ублаготворить.