Испорченная кровь

— Итак, мой юный, подкошенный похмельем друг, — снисходительно улыбнулся он, — быть может, теперь, после моей инструкции, вы несколько иначе расцените ваши вчерашние разговоры за пивом… Повторяю вопрос; каков был дух этих разговоров? По собственному опыту знаю, чего только, — боже мой! — не наговоришь за ночь, наливаясь пивом и шнапсом. Стенографировать, — получится целая книга. Так что же, неужели у вас в памяти не сохранилось ровно ничего?

У Миши заколотилось сердце, ибо он понял: ему предстоит то, что в студенческой жизни называется вступительным экзаменом.

— Вы говорили о патриотическом пустозвонстве, господин Кизель, — сказал он. — Я отлично понимаю, что вы имеете в виду, и, полностью сознавая почетность и ответственность задачи, полученной от вас, отвечаю, что разговоры моих коллег нынче ночью велись именно в духе патриотического пустозвонства. Пример: зашла речь о Яне Зизке (Миша, говоря по-немецки, произнес имя Жижки на немецкий лад) — и один студент-медик стал кричать, что выколет себе глаза, чтобы походить на Жижку.

Кизель откинул голову назад и простонал:

— Это даже не патриотическое пустозвонство! Это, мягко говоря, идиотизм. И в таком духе вы беседовали до самого утра?

— Потому-то я так плохо себя и чувствую, — обрадовался Миша. — Ах, нет, нет, господин Кизель, уверяю вас, за все то время, которое я имею честь, — интонацией и усмешкой он дал понять, что иронизирует, — учиться в чешском университете, я всюду встречался, как вы метко выразились, лишь с патриотическим пустозвонством и знаю лишь единственного человека, которому оно претит. Это мой однокашник еще по гимназии, мы теперь сидим с ним на одной скамье и вместе ходим домой. Так вот, раз как-то я похвалил наших профессоров в том смысле, что они хотя и стары, зато авторитетны, а он мне на это ответил буквально: нам, чехам, всегда грозила опасность захлебнуться почтением к авторитетам.

Кизель навострил уши.

— Интересно, — сказал он и, выпрямившись, извлек из кармана толстый блокнот. — Отлично, Михаэл, вы оправдываете мои надежды. Продолжайте в том же духе. — Миша зарделся от радости. — Как же фамилия этого отличного юноши со склонностью к нигилизму?

— К нигилизму? — удивился Миша. — А что же нигилистического в его словах?

— Неуважение к авторитетам — первый шаг к нигилизму, — наставительно ответил Кизель. — Ну же, как его фамилия?

Вид у Кизеля стал очень суровый, и Миша подумал, что, несмотря на оговорки, дело тут все-таки в доносительстве. Впрочем, пусть, — господин Кизель знает, что делает.

— Ян Складал, — сказал он.

— Юридический факультет?

— Да.

— Возраст?

— Годом или двумя моложе меня, стало быть, ему лет девятнадцать или двадцать, по-моему.

Кизель недоверчиво и строго глянул на Мишу.

— Как же может он быть моложе вас, если, как вы говорите, был вашим одноклассником, а вы, насколько я помню, ни разу не оставались на второй год?

— Я оставался в первом классе начальной школы, — сказал Миша и гордо добавил: — Потому что говорил только по-немецки и очень плохо по-чешски.

— Вот как, — равнодушно заметил Кизель. — Местожительство этого молодого нигилиста Складала?

— Где-то на Малой Стране, а точного адреса я не знаю. У них торговля углем.

— А, знаю, — сказал Кизель. — Моя мать у них покупает. Да, надо будет это прекратить. Не забудьте выяснить его точный адрес. А больше вам Складал ничего не говорил по дороге домой?

Миша с минуту подумал, потом рассказал Кизелю о том, как размежевались в аудитории старочехи и младочехи.

— Когда после этого мы шли домой, то разговорились о партиях старочехов и младочехов, — продолжал он. — Складал назвал вождей этих партий, Ригра и Грегра, патриотическими… патриотическими, — Миша запнулся, подыскивая подходящее немецкое слово, — богословами. Еще он назвал их браминами. И будто наша политическая жизнь выглядит так: с одной стороны — брамины, они же патриотические богословы, с другой — стадоподобные массы, пережевывающие лозунги, которые возглашают брамины. И что наше понятие патриотизма нуждается в исправлении, как когда-то нуждалось в исправлении понятие религии. Беда в том, сказал еще Ян, что у нас мало еретиков среди патриотов.

Миша замолк, и Кизель, все тщательно записав, задумался.

— М-да, ваш Складал мне страшно нравится, — произнес он наконец, с удовлетворением закрывая блокнот. — Наблюдайте его хорошенько и постарайтесь завязать с ним самую тесную дружбу. Пока он не сказал вам ничего потрясающего, но помните, — нас интересует все, буквально все. Где бывает Складал, с кем общается?

Миша ответил по правде, что не знает. В СЧК, то есть в Студенческий читательский клуб, Складал не ходит, в трактиры тоже.

— Не станете же вы утверждать, что он все время сидит дома, — строго сказал Кизель. — Постарайтесь проникнуть туда, где он бывает и где будет бывать. Я уверен, что от этого юноши мы еще многого дождемся. Молодой человек, который, только поступив в университет, ведет такие речи, преподнесет нам еще много сюрпризов. Больше вы ничего не знаете?

— Нет. Хоть четвертуйте, не помню больше ничего.