Исповедь

В совершенстве обладая этими «переводческими» способностями, Маркс с первых же своих научных трудов преподал образцы того, как следует выводить социально-исторические истины даже из иррационального мышления, переплетенного с художественным творчеством. Что же касается трех исполинов мировой поэзии, отмеченных любовью и доверием Маркса, то они, безусловно, могут быть авторитетнейшими учителями истории. И по их строфам он также изучает многострадальную биографию человечества.

Но ценит их не только за это. Он постоянно обращается к их творениям, чтобы насладиться и полифонией стиха, и объемной многозначностью, мыслей, и бронзовым отсветом их поэтических красок… Насладиться?! Но разве человеку, которому предназначено историей разобрать по винтику капиталистический молох эпохи сельфакторов и локомотивов, электрического телеграфа и кредитных банков, — разве этому человеку доставляет удовольствие общество Гермеса и Юпитера или даже Фальстафа, Фауста?.. Ведь это все тени ушедшего времени, отражение мира в зеркале его детства. Искусство более зрелого общества должно бы захватывать сильней.

— Трудность заключается не в том, — поясняет Маркс, — чтобы понять, что греческое искусство и эпос связаны с известными формами общественного развития. Трудность состоит в том, что они еще продолжают доставлять нам художественное наслаждение и в известном отношении служат нормой и недосягаемым образцом.

Но разве не закономерно поступательное восхождение искусства к зрелости?

— Относительно искусства известно, что определенные периоды его расцвета отнюдь не находятся в соответствии с общим развитием общества, а следовательно, также и с развитием материальной основы последнего, доставляющие как бы скелет его организации. Например, греки в сравнении с современными народами, или также Шекспир…

Маркс решительно стирает эту разницу «в возрасте» избранных им поэтических пророков — нет уже пропасти веков и тысячелетий, все они «выглядят» лишь «чуть старше» самого «красного доктора». Их опыту, уму и сердцу он безраздельно доверяет, в их мудром наставлении человечеству находит сочувствие своему миропониманию, с их участием выверяет собственные нравственные критерии и принципы. Они все в порыве единомыслия: двадцатишестилетний Маркс, «столетний» Гёте, «двухсотвосьмидесятилетний» Шекспир… Стихи прокладывают путь мысли ученого и венчают ее. Послушаем — вот они рассуждают о всесилье богатства, об извращающей силе денег.

Маркс: Деньги, обладающие свойством все покупать, все предметы себе присваивать, представляют собой, следовательно, предмет в наивысшем смысле. Универсальность этого их свойства есть всемогущество их сущности; поэтому они слывут всемогущими. Деньги — это сводник между потребностью и предметом, между жизнью и жизненными средствами человека…

Гёте (устами Мефистофеля):

Тьфу, пропасть! Руки, ноги, голова
И зад — твои ведь, без сомненья?
А чем же меньше все мои права
На то, что служит мне предметом наслажденья?
Когда куплю я шесть коней лихих,
То все их силы — не мои ли?
Я мчусь, как будто ног таких
Две дюжины даны мне были!

Шекспир (устами Тимона Афинского):

…Золото? Металл
Сверкающий, красивый, драгоценный?
Тут золота довольно для того,
Чтоб сделать все чернейшее — белейшим,
Все гнусное — прекрасным, всякий грех —
Правдивостью, все низкое — высоким.
Трусливого — отважным храбрецом,
А старика — и молодым, и свежим!..

О милый мой цареубийца! Ты,

Орудие любезное раздора
Отцов с детьми; ты осквернитель светлый
Чистейших лож супружеских; ты, Марс,
Отважнейший; ты, вечно юный, свежий
И взысканный любовию жених,
Чей яркий блеск с колен Дианы гонит
Священный снег; ты, видимый нам бог,
Сближающий несродные предметы,
Велящий им лобзаться, говорящий
Для целей всех на каждом языке;
Ты, оселок сердец — представь, что люди,
Твои рабы, вдруг взбунтовались все,
И силою своею между ними
Кровавые раздоры посели,
Чтоб сделались царями мира звери…