Исповедь

– Да ты даже не должен лежать здесь со мной, – возмутилась она. – Мы не можем держаться за руки на публике, мы ничего не можем делать вместе, потому что это грех. Ты можешь потерять работу и, по сути, быть отстраненным от того единственного, что придает твоей жизни смысл, и ты беспокоишься о моем бывшем парне?

– Ладно, хорошо. Да, да, я ревную к нему. Ревную потому, что он может вернуться сюда за тобой, и потому, что он действительно может это сделать. Он может последовать за тобой. А я не могу.

Мои слова повисли в воздухе.

Она опустила голову.

– Тайлер… что мы наделали? Что мы делаем?

Она снова вернулась к той себе, о которой я не хотел думать.

Я потянулся к ней и привлек ее к себе, ложась так, что она оказалась на коленях над моим лицом.

– Мы должны поговорить об этом, – возразила Поппи, но тут я провел языком вверх по клитору, заставив ее застонать, и понял, что мне снова удалось заморозить этот момент, перенести этот разговор и все решения на другое время.

XIV

Иисус сказал, что все тайное становится явным. И когда тем утром я проснулся один в своей постели, я осознал, что Он имел в виду. Потому что все мысли, сомнения и страхи, которые мне удалось отогнать прошлой ночью, накатили с новой силой, и мне пришлось не только столкнуться с этим лицом к лицу, но к тому же в одиночку.

Куда она подевалась? Не оставила ни записки, ни сообщения, ни кофейной кружки в раковине. Она ушла, не попрощавшись, и это отозвалось острой болью в груди.

«Она – мирянка», – напомнил я себе. Это то, что делали миряне: они встречались, трахались и двигались дальше. Они не влюбились друг в друга с первого взгляда, черт возьми.

Хотя прошлой ночью она собиралась сказать это. Она была готова признаться мне… Или мне это показалось? Может, я вообразил себе, что эта искра между нами была чем-то взаимным, чем-то общим. Возможно, я был для нее кем-то необычным – красивым священником, – и теперь, удовлетворив любопытство, она была готова двигаться дальше.

Я нарушил обет ради женщины, которая даже не удосужилась остаться на завтрак.

Я поплелся в ванную и, взглянув на себя в зеркало, увидел двухдневную щетину и растрепанные волосы, а также несомненный засос на ключице.

Я ненавидел человека в отражении и чуть не ударил кулаком по зеркалу, желая услышать звон разбитого стекла, почувствовать острую боль от тысячи глубоких порезов. А потом сел на край ванны и поддался желанию зарыдать.

Я был хорошим человеком. Я усердно трудился, чтобы быть хорошим человеком, посвятил себя служению Богу. Я давал советы, утешал, проводил часы за часами в созерцательной молитве и медитации.

Я был хорошим человеком.

Так почему же совершил такое?

* * *

Поппи не было на утренней мессе, и я ничего не слышал от нее весь день, хотя проходил мимо окна чаще, чем было нужно, чтобы убедиться, что ее светло-голубой «фиат» все еще стоит на подъездной дорожке.

И он был там.

Я проверял телефон каждые три минуты. Несколько раз набирал сообщения, затем удалял их и ругал себя за это. Только этим утром я плакал, как ребенок, в своей ванной. Глупые, отражающиеся от кафеля судорожные рыдания. Расстояние между нами было даже к лучшему. Я не мог сосредоточиться, когда был рядом с ней. Не мог держать себя в руках. Поппи заставила меня почувствовать, будто каждый грех и наказание стоили того, чтобы просто услышать один из ее хриплых смешков. Но прямо сейчас мне нужно было расставить приоритеты в этом беспорядке, который я называл своей жизнью, и разобраться во всем.

Приняв возникшую между нами дистанцию, я проявил бы благоразумие и сексуальное воздержание, и это могло стать первой крупицей мудрости, которую я показал бы с тех пор, как встретил Поппи.

И мое самолюбие, уязвленное тем, что она ушла не попрощавшись, не имело к этому никакого отношения.

В тот вечер у молодежной группы была вечеринка в честь возвращения в школу, так что я провел ее, поедая пиццу, играя в видеоигры и пытаясь удержать мальчиков, чтобы они не выставляли себя полными идиотами, пытаясь произвести впечатление на девочек. После того как последний подросток покинул церковь, я навел порядок в цокольном этаже и пошел домой. Переодевшись в спортивные штаны, я уставился из окна спальни на подъездную дорожку к дому Поппи и потерялся в мыслях.

Церковь заявляла, что происходящее между нами было неправильным. Это были похоть и блуд. Это была ложь. Это было предательство.

Но церковь также говорила о любви, которая преодолевает любые преграды, и Библия была наполнена историями о людях, которые выполняли Божью волю и имели весьма человеческие желания. Я к тому, что вообще было грехом? Кто мог пострадать, оттого что мы с Поппи любили друг друга?