Исповедь живодера и другие истории адвокатского бытия

Показывала мне старую грушу, в которой остались вмятины на коре от ремней: то немцы коней так привязывали. На мой невинный вопрос, а где жили немцы, ответила: в хатке. А я опять, невинная дура, а где жили вы? Глаза потупила, да подалась в огород. Срочно капусточка на «кисляк» (местный борщ) ей понадобилась.

Ну да ладно. То её дело, с кем спать, от кого детишек рожать.

Вернулся муженёк с войны, да подался в бега от супруги, аж в донецкие шахты полез. По селу версию распустил, что за деньгами подался. Да село не поверило, решив, что убежал муженёк от жены, что от немчуры ребеночка прижила.

Победовала сердечная, да за муженьком подалась в степи донецкие. Как уж там уболтала, неведомо, но возвернулся её муженёк, мужик работящий. А вскоре и сына второго она родила. Теперь уж точнее точного, от мужа понесла ту дитятю, да родила в положенный час.

Прелюдия кончилась. Переходим к основной части «марлезонского балета».

Двое детей, жена, что не перестала быть красавицей при такой то работе да жизненной лихотне. Что мужику прикажете делать? Естественно, работать до потов седьмых. В колхозе руки его работящие при голоде послевоенном на мужиков ох как были надобны. Да еще и безотказный в работе был мужик Николай. Председатель и впаривал его в работу любую, что колхозу была сильно в надобности. А после работы, тяжкой и трудной, надо и быт обустраивать. Мальчишки растут на домашнем на молочке да сметанке и сале, эвона, скоро уж в женихов превратятся. Так чего ютиться в старенькой мазанке?

И стал строиться дом. Для села был то не дом, а домище! Из чистого-чистого камня. Камень носил на себе, когда-никогда подвозил на телеге, коли председатель по жалости коня разрешал. Камень тяжёлый, а все-таки дом потихонечку становился. Черепицу делали сами. Пацаны подрастали, стали отцу в тяжкой работе чуть-чуть помогать. Больше работалось младшему. Старший как то уж очень уж ловко от работы отлынивал. Не по болезни, отнюдь. Был здоров, что бугай. А отлынивал. А младший? Что младший? Нравом в отца, сопли утрёт – и в работу.

Полина от работы никакой не откажется: и глину месила на черепицу, и вапно (извёстка по-украински) притащит с ближних гор, и булыжники наравне с мужем таскала. Вся работа по ней, вся работа сноровится да спорится в умелых руках. Для себя строила, не для Сталина.

Младшего сына, пока был в младенчестве, относила к старшей сестре. Та и воспитывала племяша, как родного. И её он любил, как матушку родную наравне с мамкой родимой.

А пока младший, младенец, руки не связывал, строила дом. Душу вложила в дом тот каменный, в несколько комнат.

Не случайно тут слово, что душу вложила, применено. Далеко не случайно.

Всё для дома, всё для него. Тащила в дом всё, что могла. А что? Все воровали, и я уворую! Тишком да молчком воровали в селе его жители. Да и то? Где достать кровлю да шифер, кирпич да дефицитную краску? В магазинах тогда не торговали таким дефицитным товаром. Послевоенное время тяжёлое, люди пусть подождут, пока государство не отстроит всё заново. А где взять? Только и воровать. Только не у людей же! Другие в селе воровали и у соседей: а не спи, стережи, что плохо лежит. Стерегли по очереди, и сыновья и родители. Раз младший уснул на своей охороне, так что-то и спёрли у них со двора. Матушка родная, наша Полина так отстегала сыночка, что тот трое суток с дерева не слезал, так боялся мамаши.

И отец заступиться за сына не смог. Не смог, не имел права перечить супружнице. Уж больно лихая была на язык его жёнушка, да и ручку тяжелую со сковородкой (по местному говоря сковородка называлась «потэльня») могла приложить. И не важно для буянки Полины, люди вокруг или в домашней тиши муженька и сыночка, и только младшенького, потельней она уговаривала.

Стал муженёк потихонечку пить-попивать. Не буянил, не бил супруженцию милую, а так пил по тихой, уходя иногда и в запой. От чего стал прикладываться к самогоночке? То ли жёнка достала, то ли жизнь, поди знай, почему отдавал предпочтение мутному вареву самогонки, а не ночным прелестям красивой супруги. Пьянство в селе непривычным не было и не казалось. Пили и пьют на руси-украине, как издревле пили. Тем утешался наш Николай, семейства отец и добрый работник.

Это в сказке дом да дворец строится быстро, а наша Полина и муж Николай дом строили долго. Ютились в хибаре, что ещё до войны ими была слеплена-смазана. В той самой, с низенькими потолками, где царское место – печь. В пол мазанки печь. И спали на ней, и готовили варево для скота, варево для себя. Оконце подслеповато, слегка покосилась хатынка, а доси (до сих пор) стоит. В отличие от дома. Но об этом чуть позже.

Строится дом! Комнат – четыре! И даже была так называемая «каса-маре», комната для гостей. В ней не спят. В ней стоит стол огромный, длинный-предлинный, смастерованный николаевыми руками. Табуретки стоят. Тоже сами не делались. Николай мастерил, считая за отдых такой лёгкий труд.