Испытание

Мы все-таки мчимся дальше, не исключая, что звери задумали срезать путь и напасть на нас с фланга. Для подобных действий требуется более развитое мышление. Именно такими рассказами пугают у костра ребятишек. Не менее страшны истории о людях, подвергшихся действию радиации или химического оружия, выживших, но сильно изменившихся. Я никогда ни во что подобное не верила – точно так же, как не поверила бы, что Соединенное Содружество готово убивать участников испытательного процесса! Поэтому, невзирая на то, что звери, от которых мы как будто спаслись, не проявили признаков разума, мы на всякий случай проезжаем еще пятнадцать миль и только после этого останавливаемся, чтобы передохнуть.

Я кладу велосипед на дорогу и падаю в объятия Томаса. Прижимаясь ухом к его груди, я слышу, как у него колотится сердце. Мое вытворяет то же самое. Мы живы! После обстрела из арбалета, под который я попала в первые часы этого экзамена, все мое внимание было приковано к опасностям, проистекающим от конкурентов или от самих Испытателей. О том, как опасны звери, бродящие по отравленным равнинам, я и думать забыла. А теперь, когда они сами о себе напомнили, я не могу не гадать, случайно ли они на нас напали или это кто-то подстроил. Испытатели нагородили заборов. Если они достаточно высоки, чтобы служить препятствиями для нас, то почему бы Испытателям не избавить нас тем же способом от нежелательного зверья? Если же они не сделали этого, то…

Вывернувшись из успокоительных объятий Томаса, я нахожу в рюкзаке бутылку с водой и начинаю хлебать, чтобы смыть горечь страха и усталости. Потом, отдав бутылку Томасу, разворачиваю еду, которой мы намеревались позавтракать. На счастье, тщательно завернутые яйца не разбились. Томас предлагает развести огонь и сварить их, ведь нам все равно требуется отдых. Бегство от страшной опасности лишило нас обоих сил.

С такими мыслями я собираю хворост для костра. Когда Томас нагибается, чтобы разжечь костер, я вижу у него на штанах расплывшееся кровавое пятно. Мне становится страшно, я смотрю на него и вижу, какой он бледный теперь, когда с лица сошла краска, вызванная напряжением бегства. Горящая спичка дрожит у него в пальцах.

Я достаю свою аптечку и велю Томасу лечь на землю.

Он в ответ болезненно улыбается:

– Стоит признаться девушке в любви – и она начинает тобой командовать. Хотя мне грех жаловаться, ты ведь просишь меня снять штаны…

Мне смешно, но состояние его раны не способствует шутливому настроению. Хотя рана кое-как зарубцевалась, я, смыв кровь, вижу покраснение – признак воспаления. Пока что оно небольшое, но может развиться, если срочно не вмешаться. Я решаю изменить лечение. Новое будет не легче.

Я заставляю Томаса принять несколько таблеток болеутоляющего и выпить много воды, стерилизую иглу и берусь за дело. Когда игла вонзается в тело, Томас вздрагивает. А может, это я сама дрожу. Сердце у меня колотится, в животе спазмы, я скрежещу зубами, когда снова и снова протыкаю иглой кожу, тяну нить… Длина раны меньше полудюйма, но каждый стежок так мал, что их нужно не меньше дюжины. Томас не издает ни звука, но то, как он морщится, говорит мне о его состоянии. Доктор Флинт рассказывал, как трудно врачам лечить любимых людей, и выражал надежду, что ему никогда не придется оперировать моего отца или нас, детей: опасался, что любовь не позволит правильно исполнить профессиональный долг. Протыкая плоть Томаса иглой, я все больше проникаюсь смыслом этих слов. Красными от крови пальцами я делаю последний стежок и обрезаю узелок.

Вся дрожа, из последних сил сдерживая тошноту, я накладываю на рану противовоспалительную мазь и делаю перевязку. Томасу хуже – о том, чтобы ехать дальше, не может быть и речи. Я смываю с рук кровь и прошу его поспать, пока я буду готовить еду. Не успеваю я взяться за котелок, а он уже закрыл глаза.

Я решаю не спешить с готовкой: после всей этой крови мне не хочется ни возиться с едой, ни есть. С револьвером в руках я ищу, чего бы добавить к яйцам, и натыкаюсь на дикий лук. Есть и еще более приятный сюрприз – несколько кустов зрелой малины.

Я позволяю Томасу проспать два часа – на дольше у меня не хватает духу. Когда он просыпается, я вижу, что глаза у него ясные, и беспокоится он лишь об одном – не проспал ли целый день. Но после еды я прихожу к выводу, что, при всем его желании продолжить путь, езда на велосипеде ему противопоказана. Он ослаб от потери крови, рана еще только начала заживать. Поэтому мы часами идем пешком, катя свои велосипеды и иногда устраивая короткие перерывы, необходимые Томасу для отдыха. Мы набредаем на реку, но вода в ней ядовитая и очистке не подлежит – по крайней мере теми химикатами, которыми я располагаю. Мы движемся не слишком быстро, но по крайней мере не сидим на месте. К концу дня мы видим вдали дома.

Брошенный город. Дорога, по которой мы идем, пролегает через него.

Глава 15