Испытание на прочность: Прощание с убийцей. Траурное извещение для знати. Выход из игры. Испытание на прочность.

Лишь его я подпускал к себе так близко. Когда ко мне заходили соседские мальчишки, я долго не выдерживал. Раскрывал иллюстрированный журнал и принимался читать, и если кто-нибудь из них наклонялся над моим плечом и тоже начинал читать, я некоторое время терпел, но потом с размаху захлопывал журнал или раздраженно оглядывался через плечо, так что у того отпадала всякая охота читать вместе со мной. Я привык к одиночеству, отец оставил мне духовик, я охотился на птиц и крыс, читал старые иллюстрированные журналы, которые приносили нам Гломпы. Тем малым, что мне принадлежало, я не желал делиться ни с кем. Как-то я подтолкнул в спину сидевшего на качелях соседского мальчишку, чтобы он взлетел повыше, на что сам он не решался. Ведь я же оказал ему услугу, дурацкое это катанье на качелях в саду, я толкнул его так высоко, что он упал с качелей и сломал себе руку. Мне не было его жалко, мне надоело смотреть, как он качался, я хотел его подстегнуть, проучить. Родители парня ничего не заметили, несчастный случай, такое сплошь и рядом случается с детьми, я так и знал. Кто мог мне доказать, что я на самом деле думал? Я принес мальчику свои старые иллюстрированные журналы и коробочку пралине. Примерно таким вот непроницаемым, только более полезным, представлял я себе своего надевшего мундир отца.

У меня был теперь хороший отец: они избавили его от ненависти к себе, обратили разочарованного в исполнителя приказов. Поскольку он никогда не говорил о своих обязанностях, я представлял себе, что эти обязанности должны быть какие-то особые. «Особость» эту я всегда втихомолку предполагал, стало быть, он все же чего-то достиг, и мое чувство вины, что я сам ничего не стою, через эту «особость» смягчалось: значит, не зря. Я тайком посмеивался, слыша иногда, как взрослые, чтобы выстоять, подбадривали себя любимой поговоркой: что мучит, то и учит. Я был тому живым свидетельством. За привитый мне страх я не был на них в обиде, шрамы подчас болели — колющая боль, старая семейная напасть, слишком мы чувствительны к погоде, тонкокожие, а потому охотно кидаемся в особые душевные переживания. Особые обязанности дают нам возможность забыть о себе. Ах, до чего прекрасные снимки он нам посылал, это тонкокожее костистое лицо, с таким неприступным видом нас приветствующее.

Вначале я путал СС со «счетчиком на стрельбище». У меня теперь оказалась отцовская папка с рисунками, где я также хранил его презрительные намеки на секс, страх и ненависть к женской плоти; покончить с ролью мужчины-попрошайки, с этим пресмыкательством, это надо было убить, изничтожить насмешкой, к такому выводу он давным-давно сам пришел. Нечто подобное можно было использовать и на школьной скамье в СС, ему не трудно было политически домыслить карикатуры на плоть, использовать омерзение для пропаганды, для хохочущей травли. В отпуск он привез мне вместо гостинца цветную, на глянцевой бумаге, картинку: Черчилль с сигарой во рту, толстый и самодовольный, стоит перед зеркалом, отражающим его с ног до головы. В зеркале он виден одетым, но сзади он голый, бледно-розовый, как свинина, и до того жирный, что, кажется, вот-вот лопнет. Так вот как выглядит заклятый враг, он и не подозревает, что стоит перед нами голышом, годный на убой. Шуточная картинка, на радость маленькому человеку, свинью надо заколоть, обезглавить, палач не преминет об этом позаботиться. Я был за то, чтобы отсечь голову; когда глядел в зеркало Черчилля, я больше, чем он, знал об омерзительности плоти. Черчилля я приложил к другим отцовским рисункам.