Испытание на прочность: Прощание с убийцей. Траурное извещение для знати. Выход из игры. Испытание на прочность.

Я стоял с отцом в толпе, повалившей из церкви, он был в мундире. Гломпы с их собакой-ублюдком тоже пришли взглянуть на воронку. Антон Гломп безмятежно устремил взор в яму, на его стороне был господь бог, терновый венец и кровоточащие сердца Иисуса, которые он писал. По документам я числился католиком, но я не верил, что господь бог поможет, скорее везение, на большее я не надеялся; кто именно меня спасет, было мне безразлично.

Бог был холодным дряхлым стариком, у которого распяли сына. Когда у меня к нёбу прилипала облатка, я чувствовал, что за мной наблюдают, то есть следят, насколько смиренно я прикрываю руками лицо, это учитывалось. Поэтому я старался для тех, кто меня контролировал, загораживать лицо руками. Господни полицейские нашей общины наблюдали, как я при этом держусь. Сквозь пальцы я видел их взгляды, и всегда это были люди, меня осуждавшие, я не отличался богобоязнью, лишь боязнью людского осуждения. Люди, которых я знал, надевали благочестивую воскресную маску, чтобы легче было господствовать над нами.

Он чистил пистолет у раскрытого окна, я подошел к нему и сказал:

— А ты выстрели.

Он сделал вид, будто не слышит, тогда я повторил просьбу, а он сказал:

— Зачем?

— Хочу посмотреть.

Был опять субботний день, по-летнему жаркий, он стоял голый, в одних плавках. Для плаванья они уже не были ему нужны, мы больше не ходили на пляж, в конце недели увольнительная давалась только на краткий срок, теперь он носил плавки, лишь когда дома отдыхал или чистил пистолет. Он вытащил ершик из ствола, потом направил пистолет в сторону открытого окна и прицелился в сад. Я не был уверен, что он решится, выстрел прозвучит громче, чем наша стрельба по мишени из духового ружья. Гломпы в первом этаже так и подскочат, ну и пусть, такого они никогда еще не слыхали, так же как их прожорливая собака, она будет таращиться в окно и нюхать воздух. Выстрел над головами. Но почему же он целится вниз, в сад? Там за садовым столиком сидят люди, пьют кофе, впрочем, я прекрасно знал, что этого он никогда не сделает, не выстрелит по фарфору, стеклам очков, шезлонгам, где люди переваривают пищу, загорают, читают газеты. Это же свои люди, он просто шутит, да, вот он медленно поднимает пистолет, правильно, он целит в воздух. Как они разом поднимут головы. Лишь один раз нажать, а потом можно подать рукой знак, тогда они откинутся на спинку шезлонга и снова закроют глаза. Он заложил в рукоятку полную обойму. Он сказал, что снял пистолет с предохранителя, и не соврал, ему оставалось только нажать на спусковой крючок. Я сбоку за ним наблюдал — вытянутая вперед голая рука с пистолетом, так, как его учили на стрельбище.

Неважно, что он не надел мундир, так даже лучше, что он в сползавших поношенных плавках. Я никогда еще не видел его голое тело в такие минуты: когда он целился, у него двигались коленные чашечки, стоило ему сосредоточиться, и они резко смещались кверху.

Мать стояла рядом с нами и хотела затворить окно, она не желала, чтобы ее увидели в окне, ей было неловко за голого мужчину в плавках и с пистолетом в руке. Но, едва она взялась за створку, отец упер пистолет в раму. Он смотрел в окно и, не обращая на нее внимания, ждал, усилит ли она нажим. Я был раздосадован тем, что она вмешивается, вечно эта ее боязливая потребность съежиться, захлопнуть окно, едва она замечала, что за ней снаружи наблюдают. Ее попросту надо отодвинуть, как мебель, тогда она отстанет, а если она снова сунется, просто-напросто отодвигать до тех пор, пока она не уткнется в угол: мол, займись своими диванными подушками — она их то и дело взбивала. Отойди от окна, он сейчас выстрелит. Ты же будешь выглядеть в окне настоящей клушей, а когда он нажмет на спусковой крючок, втянешь голову в плечи, как побитая, и опять вся съежишься. Тогда пробный выстрел сведется всего-навсего к послеобеденному испугу для нашей клуши. Ты все мне портишь. Я не глядя двинул ее плечом, почувствовал только, что угодил в мягкую грудь, оттеснил ее, она хотела удержаться за раму, но у нее соскользнула рука. Этих, там внизу, в садике, занятых в полудреме перевариванием пищи, выстрел заставит подскочить. Ведь чего я добивался — чтобы они увидели его и меня в окне, и окно должно быть широко распахнуто, тогда они увидят, что мне нечего теперь бояться, теперь все в порядке.

Мы оба, мать и я, наблюдали за ним, ожидая выстрела. Так продолжалось с минуту, потом он опустил пистолет и, гладя на меня сверху вниз, беззвучно рассмеялся. Я не был разочарован, что он не выстрелил, мне и этого было достаточно. Я хорошо его понимал, он сказал, что не имеет права стрелять просто так, в воздух, и тратить зря пулю, она может рикошетом отскочить и поранить прохожих. Или же, долетев до реки, сохранить достаточно пробивной силы, чтобы убить собаку. Собаку — нет, он не хотел рисковать. И если обнаружится нехватка пули, у него будут неприятности.

— Число патронов, — сказал он, — строго контролируется.