Испытательный срок. Лучшая фантастика – 2025

В темной вязкой анестезийной тьме Сашка все брел и брел вдоль серого берега Синары. Низкое небо давило на развалины гончарки. Стеклопы тоже чувствовали это, пригибали шеи. И один небольшой – может, коза чья или собака, – опустил голову в воду и давай булькать. Вынет голову, повернет и склонит над спиной – вода течет обратно в озеро по стеклянным бокам и донышкам с маркировкой. Опустит – и пузырит горлышками.

«Как слон, – подумалось Сашке сквозь тошноту, – а если б настоящий слон попался и стал стеклопом, он бы, наверное, был как башенный кран…» И вдруг стена гончарки рухнула, рассыпалась красным кирпичом, и появился слон. Опустил хобот в воду рядом с головой стеклопа – и давай булькать.

«Два дурака, – подумал Сашка. – Точь-в-точь мы с Валеркой».

– Саша… Коновалов… – Кто-то тряс его и хлопал по щекам, тихонько, бережно. – Нельзя спать. Отдохнул, и хватит. Наркоз не отпускает, а ты не спи.

– Они булькают, – сказал Сашка тормошащему голосу.

– Кто? – удивился тот.

– Слоны…

– Маша, тормошите его. Слоны – это прекрасно, но надо мальца поднимать…

Прикосновения стали другими. Маша была решительная, суровая. Трясла как грушу. Приговаривала: «Встаем», «Пионеры не сдаются», «На зарядку становись» и другие глупости, так что слон и стеклоп в Сашкиной голове забулькали, смеясь.

– Ну-ка, что это у тебя? Синяков-то сколько… – задумчиво проговорила невидимая Маша, задирая одеяло.

Сашка был голый, ему было стыдно, но пошевелиться сил не хватало. Пришлось открыть глаза.

– О, вернулся, пионер, – рассмеялась Маша. Она была полная, веснушчатая, в белом халате и смешной шапочке. Опустила одеяло, поддержала Сашкину голову. – Ну, вот и славно. Вот и обошлось. Летун малолетний. А если б не на осколки упал, если б на камень… О матери подумал? Какое там…

* * *

– Скажи-ка мне, Александр, откуда у тебя синяки? – Доктор не был похож на поселкового фельдшера. Не злился, не ругал, смотрел внимательно и сочувственно.

– Так я же с крыши упал. Вы меня сами резали, – отвел глаза Сашка.

– Да, оперировал тебя я. И все повреждения от падения знаю, могу отличить свежую травму от старой. И сколько раз в неделю ты с крыши падаешь? Переломов, трещин у тебя на рентгене самых разных слишком много, чтобы я не обратил на это внимание. Я врач, Саша. Поселковые сор из избы не выносят. Но скажу прямо, тебе одиннадцать, поймешь. Сор не выносят, а однажды тебя могут… вынести.

– Я живучий, – буркнул Сашка.

– Я вижу, – потемнел лицом доктор. – Кто? Отец или мать? Или оба?

– Маму не трогайте. Ей еще похлеще моего достается.

– Сам понимаешь, Александр. Я должен сообщить. – Доктор теперь тоже не смотрел на Сашку. Сидел, глядя на собственные руки, переплетенные пальцы.

– Ну, сообщите. У отца штрафов как грязи. Уволят, и нам совсем житья не станет. Так хоть он по выходным только пьет. Пусть уж работает. Зарплату приносит.

– А уехать вам с матерью некуда от него? – Доктор с надеждой взглянул на Сашку. – Может, позвонить кому можно? Дед с бабкой живы?

Сашка отрицательно покачал головой.

– Вот что, доктор, хорошо у вас и кормят здорово. Но вы меня выписывайте. Маме там без меня совсем тяжело приходится. А я обещаю больше с крыши не падать. Честное пионерское.

– До первого перелома, Саша. Я с фельдшером вашим поговорю. Один сигнал…

* * *

Ага, поговорит он. Василь Евгенич – отцов однокашник и тоже не враг бутылке. Вместе по пятницам накатят – и давай вспоминать, какие молодые были и перспективные. Но поломали их жизнь гадкие бабы. Фельдшерова гадкая баба убежала от него в город, мама осталась.

Она стояла у плиты, обессиленно опустив руки, когда Сашка вошел. Из района он приехал на попутке. Попросил не вызывать фельдшера.

Когда мама вздрогнула, обернулась и бросилась обнимать, Сашка стиснул зубы – больно было. Повязка на ребрах давила, ныл резаный бок.

– Да ну что ты, я живучий, – прошептал он, когда мама, закрыв лицо руками, тихо заплакала.

– Живучий, сын сучий. Явился, не запылился.

Отец стоял в дверях, слегка пошатываясь. Лицо у него было красное, нос с багровыми прожилками, глаза остекленевшие.

– Ты это нарочно, а, Саня? Чтоб меня с работы выперли?

Сашка пока не мог взять в толк, о чем говорит отец, но видел, что тот сильно пьян. Сильнее обычного. Крупные кулаки отца сжимались и разжимались. На пиджаке видны были какие-то пятна и разводы.

– Васька сказал, его в районе расспрашивали, не бью ли я тебя. Просили на завод сообщить. Да только не дождешься, ушлепок, чтоб папку твоего уволили. Папка твой уважаемый человек. А ты… Я про тебя все знаю, гаденыш. Урод малолетний.

Сидор попер на Сашку, мама попыталась заслонить его и отлетела в сторону, ударилась спиной о подоконник, зажала себе рот рукой.

– Родила урода, молчи, дура! – проревел отец. Перевел мутный взгляд красных глаз на сына. С размаху ударил по лицу, так что Сашка покачнулся, из носа побежала кровь. Он привычно вытер нос краем майки. Ткань скользнула по повязке на ребрах, Сашка охнул от боли. Сидор глянул на бинты, и его перекосило от злости.