Истина

Это былъ аббатъ Кандьё изъ прихода св. Мартина, лтъ сорока трехъ, высокій и сильный мужчина, но съ добрымъ и кроткимъ лицомъ, голубыми глазами, круглыми щеками и толстымъ подбородкомъ. Маркъ встрчалъ его у госпожи Дюпаркъ; онъ былъ ея духовнымъ отцомъ и другомъ; хотя Маркъ не особенно долюбливалъ отцовъ-іезуитовъ, но къ этому онъ питалъ невольное уваженіе, зная, что онъ очень благоразумный и терпимый человкъ, скоре сентиментальный, чмъ фанатичный представитель церкви.

Въ нсколькихъ словахъ Маркъ познакомилъ его съ ужасными фактами преступленія.

— Ахъ, бдный господинъ Симонъ! — проговорилъ аббатъ сочувственнымъ тономъ. — Какое это для него ужасное горе: онъ такъ любилъ своего племянника и прекрасно держалъ себя по отношенію къ мальчику! У меня на то много доказательствъ!

Такой непосредственный отзывъ весьма порадовалъ Марка, и онъ еще немного поговорилъ съ аббатомъ. Къ нимъ подошелъ отецъ еодосій, представитель небольшого прихода сосдней часовни. Это былъ великолпный мужчина съ красивымъ лицомъ и жгучими глазами; темная бородка еще увеличивала мужественное выраженіе лица; аббатъ являлся однимъ изъ самыхъ популярныхъ исповдниковъ и славился, какъ мистическій ораторъ; его задушевный голосъ привлекалъ массу слушательницъ. Хотя онъ находился въ скрытой вражд съ аббатомъ Кандьё, но всегда выказывалъ ему знаки почтенія, приличествующіе его сану и боле зрлому возрасту. Онъ непосредственно сталъ излагать свою скорбь и душевное волненіе по поводу печальнаго событія: несчастный ребенокъ былъ еще вчера вечеромъ въ часовн; онъ замтилъ его искреннюю набожность; настоящій ангелъ Господень! Такая у него была прелестная головка съ вьющимися блокурыми волосами, — точно херувимъ! Маркъ поспшилъ уйти съ первыхъ же словъ отца еодосія, къ которому чувствовалъ непобдимое недовріе и какую-то необъяснимую антипатію. Приближаясь къ дому, Маркъ почувствовалъ, какъ кто-то дотронулся рукою до его плеча.

— А! Феру!.. Вы пріхали въ Мальбуа!

Феру былъ учителемъ въ Морё, небольшой деревеньк въ четырехъ километрахъ отъ Жонвиля, гд не было даже своей приходской церкви; требы совершалъ аббатъ Коньясъ, жонвильскій кюрэ. Феру велъ нищенское существованіе вмст съ женою и тремя дочерьми. Ему было около тридцати лтъ; высокаго роста, нескладный и развинченный, онъ, казалось, всегда носилъ платье съ чужого плеча, — такое оно было узкое и короткое. Въ его взъерошенныхъ волосахъ были запутаны хлбные колосья и солома; голова была длинная, костлявая; горбатый носъ выдавался надъ острымъ подбородкомъ. Большія ноги и руки стсняли его движенія.

— Тетка жены торгуетъ мелочнымъ товаромъ въ Мальбуа. Мы пріхали ее навстить. Но какое ужасное преступленіе! Этого несчастнаго горбатенькаго мальчика сперва изнасиловали, а потомъ задушили! Теперь на насъ еще больше обрушится вся эта клерикальная стая завистниковъ!

Маркъ считалъ Феру умнымъ, начитаннымъ человкомъ, но постоянная нужда сдлала его очень раздражительнымъ и желчнымъ; въ немъ постоянно бродили мысли о мщеніи. Однако, искреннее участіе къ судьб мальчика тронуло Марка.

— Почему вы думаете, что на насъ обрушится гнвъ клерикаловъ? Мы-то ни въ какомъ случа не виноваты въ томъ, что произошло!

— Ахъ, какъ вы наивны! Вы не знаете, что это за люди… Разв вы не слышали, что они распускаютъ слухъ, будто самъ Симонъ погубилъ своего племянника?

Маркъ возмутился. Феру слишкомъ увлекался своею ненавистью къ клерикаламъ.

— Вы съ ума сошли! Никто не подозрваетъ, да и не осмлился бы подозрвать Симона. Вс признаютъ въ немъ честнаго и порядочнаго человка. Самъ кюрэ Кандьё только что мн говорилъ, что иметъ доказательства его отеческаго отношенія къ бдному ребенку.

Судорожный смхъ потрясалъ худое, костлявое тло Феру, и волосы еще боле встали дыбомъ надъ его некрасивымъ лицомъ, напоминавшимъ лошадиную морду.

— Ну, и чудакъ же вы! Не воображаете ли вы, что они станутъ церемониться съ какимъ-то жалкимъ евреемъ? Разв жидъ заслуживаетъ снисхожденія? Вашъ Кандьё и вся его братія распустятъ такіе слухи, какіе имъ выгодно, и если имъ надо, чтобы паршивый жидъ былъ виноватъ во всемъ, онъ и будетъ уличенъ въ преступленіи, а вмст съ нимъ будемъ оплеваны и вс мы, безпризорные, жалкіе люди, которыхъ они постоянно обвиняютъ въ томъ, что мы портимъ французскую молодежь.

Когда Маркъ, возмущенный до глубины души, пытался его оспаривать, Феру продолжалъ съ возрастающимъ негодованіемъ: