Истина

— Вдь вы прекрасно знаете, какъ мн живется въ Морё. Я околваю съ голода, я всми презираемъ, я хуже всякаго послдняго каменщика, который разбиваетъ камни на большой дорог. Аббатъ Коньясъ, отправляясь въ церковь, чтобы служить обдню, готовъ плюнуть мн въ лицо, если я повстрчаюсь на его пути. Если я нуждаюсь въ хлб насущномъ, то только потому, что отказываюсь звонить въ колокола и пть на клирос… Вы знаете аббата Коньяса: вы сами только тогда побороли его, когда сошлись съ мэромъ, и онъ заступился за васъ. Тмъ не мене между вами происходятъ постоянныя стычки, и онъ бы охотно проглотилъ васъ, еслибы это отъ него зависло. Учитель — вдь это презрнное животное; онъ долженъ преклоняться передъ всми; у него нтъ никакихъ правъ; крестьяне чуждаются его, а кюрэ охотно сожгли бы всхъ учителей для того, чтобы по всей стран проповдывать одинъ только катехизисъ!

Онъ съ горечью перечислялъ вс лишенія и страданія несчастныхъ мучениковъ начальнаго образованія народа, какъ онъ ихъ называлъ. Самъ онъ былъ сыномъ пастуха, отлично кончилъ сельское училище и поступилъ въ нормальную школу, откуда вышелъ съ прекрасными отмтками; между тмъ онъ постоянно нуждался въ деньгахъ, потому что имлъ глупость жениться на дочери шапочника, такой же бдной, какъ и онъ самъ, посл того, какъ она отъ него забеременла, когда онъ еще былъ помощникомъ учителя въ Мальбуа. Разв самъ Маркъ, хотя жена его имла богатую бабушку, которая постоянно длала ей подарки, — разв онъ самъ не путался тоже въ долгахъ и не велъ постоянной борьбы съ кюрэ, чтобы хоть сколько-нибудь отстоять свое достоинство и независимость? Къ счастью, онъ имлъ союзницу въ лиц учительницы школы для двочекъ, мадемуазель Мазелинъ, умной и стойкой двицы, которая помогла ему заслужить симпатіи членовъ муниципальнаго совта и постепенно переманить ихъ на свою сторону.

Такой примръ былъ, пожалуй, единственнымъ во всемъ департамент, и этому содйствовало особенно благопріятное стеченіе обстоятельствъ. А то, что происходило въ Мальбуа, дополняло картину. Мадемуазель Рузеръ была всецло предана духовной власти, сокращая часъ преподаванія, чтобы вести дтей въ церковь, и настолько удачно подражая святымъ сестрамъ, что он не сочли нужнымъ устраивать здсь церковное училище для двочекъ! А бдный Симонъ! Онъ, конечно, былъ честнымъ человкомъ, но постоянно опасался, чтобы его не оскорбили, какъ еврея, и потому преклонялся передъ всми, позволялъ племяннику посщать конгрегаціонную школу и заискивалъ передъ клерикалами, которые отравляютъ всю страну.

— Жалкій жидъ! — докончилъ свою рчь Феру. — Онъ и останется вчно презрннымъ жидомъ! Учитель и жидъ! Это верхъ несчастья! Вы увидите, сами увидите!

Онъ исчезъ въ толп, размахивая руками; вся его жалкая, нескладная фигура выражала душившее его негодованіе.

Маркъ остался на краю тротуара и пожималъ плечами; онъ считалъ его полусумасшедшимъ, а картину, нарисованную имъ, сильно преувеличенною. Стоило ли спорить съ этимъ несчастнымъ человкомъ, который скоро потеряетъ разсудокъ отъ постоянныхъ неудачъ? Онъ направился къ площади Капуциновъ, взволнованный тмъ, что ему пришлось слышать, и въ его душу невольно закралось какое-то смутное предчувствіе бды.

Было четверть перваго, когда Маркъ вошелъ въ маленькій домикъ на углу площади Капуциновъ. Об вдовы и Женевьева ждали его уже четверть часа въ столовой передъ накрытымъ столомъ. Его вторичное запозданіе въ это утро очень разсердило госпожу Дюпаркъ. Она съ досадой расправила салфетку, и каждое ея движеніе выдавало досаду за такое неуваженіе къ установленнымъ привычкамъ.

— Простите, — сказалъ молодой человкъ, — что я заставилъ васъ ждать, но меня задержали прокуроръ и судья, а на площади была такая толпа народа, что я насилу протолкался.

Несмотря на свою досаду, старуха невольно воскликнула:

— Надюсь, что вы не запутаетесь въ эту отвратительную исторію!

— Не имю ни малйшаго желанія, — отвтилъ молодой человкъ, — если, впрочемъ, меня къ тому не принудитъ чувство долга.

Пелажи въ это время подала яичницу и ломтики жареной баранины съ протертымъ картофелемъ. Маркъ началъ передавать подробности того, что ему пришлось видть и слышать. Жевевьева слушала, содрогаясь отъ ужаса и жалости, а мать ея, госпожа Бертеро, съ трудомъ сдерживала слезы, искоса взглядывая на госпожу Дюпаркъ, какъ бы справляясь, насколько она можетъ проявлять свое сочувствіе. Но старуха впала въ молчаливое недовольство противъ всего, что нарушало обычное теченіе жизни. Она спокойно продолжала заниматься дой и, наконецъ, проговорила:

— Я отлично помню, когда я была молода, разсказывали также о таинственномъ исчезновеніи ребенка. Его тло нашли подъ воротами церкви св. Максанса, разрзаннымъ на четыре части; сердце было вынуто… Тогда во всемъ обвинили евреевъ, которымъ понадобилось это сердце, чтобы окропить хлбъ, который они пекутъ на Пасху.

Маркъ смотрлъ на нее, разинувъ ротъ.

— Я надюсь, что вы говорите не серьезно; не можете же вы врить подобнымъ нелпымъ баснямъ?

Она посмотрла на него своими свтлыми и холодными глазами и сказала, не давая прямого отвта: