Истина

На слдующій день, во вторникъ, начался допросъ свидтелей при еще большемъ стеченіи публики. Первымъ былъ допрошенъ младшій учитель Миньо, который не былъ на суд такъ твердъ въ отвтахъ, какъ передъ слдственнымъ судьей; онъ нершительно указывалъ тотъ часъ, когда слышалъ шаги; его совсть честнаго малаго какъ будто трепетала передъ ужасными послдствіями его показаній. Но мадемуазель Рузеръ, напротивъ, давала свои показанія съ точною жестокостью: она спокойно указывала часъ — одиннадцать безъ четверти, прибавляя, что отлично распознала голосъ и шаги Симона. Затмъ послдовалъ длинный рядъ желзнодорожныхъ служащихъ, случайныхъ прохожихъ; посредствомъ ихъ показаній старались установить, воспользовался ли подсудимый поздомъ десять тридцать, какъ то утверждалъ прокуроръ, или онъ вернулся пшкомъ, какъ показывалъ самъ; показанія были безконечны, противорчивы и сбивчивы, но общее впечатлніе получилось скоре въ пользу защиты. Наконецъ появились столь нетерпливо ожидаемые отецъ Филибенъ и братъ Фульгентій. Первый отвчалъ очень сдержанно и разочаровалъ публику; онъ просто объяснилъ глухимъ голосомъ, въ какомъ вид нашелъ жертву на полу около кровати. Братъ Фульгентій, напротивъ, позабавилъ всю аудиторію необыкновенно сбивчивымъ, но восторженнымъ разсказомъ того же самаго событія, причемъ кривлялся и размахивалъ руками, какъ сумасшедшій; онъ, повидимому, остался очень доволенъ произведеннымъ впечатлніемъ, такъ какъ умышленно путалъ и перевиралъ все, что говорилъ съ самаго начала слдствія. Наконецъ были допрошены три помощника, братья Исидоръ, Лазарь и Горгій, которые были вызваны въ качеств свидтелей защитниками подсудимаго. Дельбо легко пропустилъ двухъ первыхъ, посл нсколькихъ незначительныхъ вопросовъ; но когда очередь дошла до Горгія, онъ всталъ и выпрямился во весь свой ростъ. Бывшій крестьянинъ, сынъ садовника при помсть Вальмари, Жоржъ Плюме, превратившійся впослдствіи въ брата Горгія, былъ крпкій и здоровый малый, хотя и худощавый; низкій и суровый лобъ, выдающіяся скулы и чувственный ротъ подъ острымъ, хищнымъ носомъ не внушали никакой симпатіи. Черный, гладко выбритый, онъ поражалъ постояннымъ нервнымъ подергиваніемъ лица, особенно лвой стороны верхней губы, причемъ онъ невольно оскаливалъ зубы, и это придавало ему зловщій, непріятный видъ. Когда онъ появился въ своей старой, обтрепанной ряс съ блыми брыжжами довольно сомнительной чистоты, но всей аудиторіи пронеслось какое-то содроганіе, совершенно необъяснимое. Между свидтелемъ и адвокатомъ сразу же загорлся словесный поединокъ; вопросы сыпались острые, какъ удары шпаги; отвты, которые парировали нападеніе, были отрывистые; его спрашивали, какъ онъ провелъ вечеръ въ день преступленія, сколько времени затратилъ, чтобы отвести домой маленькаго Полидора, и когда вернулся въ училище. Публика слушала въ недоумніи, не понимая, куда клонятся вопросы защитника, и какое значеніе иметъ подобный допросъ, такъ какъ сама личность монаха была для большинства совсмъ незнакома. Впрочемъ, братъ Горгій не затруднялся въ отвтахъ и давалъ ихъ рзкимъ, ироническимъ тономъ; онъ привелъ доказательства, что въ половин одиннадцатаго лежалъ въ своей кель и спалъ; братья Исидоръ и Лазарь были вновь допрошены, а также привратникъ школы и двое изъ горожанъ, запоздавшихъ на прогулк: вс подтвердили то, что говорилъ Горгій. Эта схватка, впрочемъ, не окончилась безъ вмшательства предсдателя суда Граньона, который воспользовался случаемъ, чтобы лишить Дельбо голоса; онъ сдлалъ это на томъ основаніи, что тотъ ставилъ духовному лицу оскорбительные вопросы. Дельбо возражалъ; загорлся споръ, во время котораго братъ Горгій стоялъ съ торжествующимъ видомъ и бросалъ презрительные взгляды въ сторону Дельбо, точно хотлъ показать, что не боялся ничего, потому что находился подъ покровительствомъ своего Бога, неумолимаго въ преслдованіи и наказаніи неврныхъ. Хотя Дельбо и не добился никакихъ благопріятныхъ результатовъ, но самый инцидентъ произвелъ большую сенсацію; многіе боялись, что у присяжныхъ могли возникнуть сомннія, и Симонъ могъ бытъ оправданъ. Этотъ страхъ, впрочемъ, вскор смнился торжествомъ, когда приглашенные эксперты, Бадошъ и Трабю, объяснили среди всеобщаго смятенія, какимъ образомъ они раскрыли иниціалы Симона Е и С, переплетенные вмст, въ уголк прописи, гд никто ничего не могъ разобрать. Эта пропись являлась собственно единственнымъ вещественнымъ доказательствомъ, и показаніе этихъ двухъ экспертовъ имло ршающее значеніе. Ихъ слова представляли собою осужденіе Симона, и въ эту минуту отецъ Филибенъ, который внимательно слдилъ за ходомъ дла, обратился съ просьбой къ предсдателю позволить ему сдлать еще показаніе. Онъ заговорилъ громкимъ и восторженнымъ голосомъ, совершенно непохожимъ на тотъ глухой тонъ, какимъ онъ давалъ свои первыя показанія; онъ сообщилъ о томъ, что видлъ письмо, подписанное точно такими же иниціалами. Когда Граньонъ сталъ настаивать на боле подробномъ показаніи, отецъ Филибенъ протянулъ руки къ распятію и заявилъ театральнымъ голосомъ, что это секретъ исповдальни, и что онъ ни слова не можетъ прибавить къ своимъ показаніямъ. Засданіе было закрыто при общемъ смятеніи и невыразимомъ шум и гвалт. Въ среду былъ поставленъ вопросъ о закрытыхъ дверяхъ. Предстояло выслушать отчетъ о судебномъ вскрытіи и допросить дтей. Предсдатель суда имлъ право ршить вопросъ о закрытыхъ дверяхъ. Не оспаривая этого права, Дельбо старался доказать весь вредъ подобной таинственности. Граньонъ, тмъ не мене, настоялъ на своемъ и приказалъ очистить залу; жандармы, которыхъ было достаточное количество, немедленно исполнили его приказаніе, выталкивая публику изъ дверей залы. Получилась страшная суматоха, толкотня, и затмъ въ коридорахъ начались разговоры, которые носили страстный и бурный характеръ. Допросъ продолжался два часа, и за это время возбужденіе постепенно усиливалось. Все то, что говорилось въ зал, казалось, проникало сквозь стны; передавались самыя ужасныя подробности, которыя волновали публику и вызывали всеобщее негодованіе. Говорили о тожъ, что было написано въ отчет судебнаго вскрытія; обсуждали каждое выраженіе, дополняя его новыми подробностями, до сихъ поръ неизвстными, и которыя еще больше подтверждали виновность Симона. Затмъ послдовали догадки о показаніяхъ учениковъ, дтей Бонгара, Долуара, Савена и Миломъ. Имъ приписывали то, чего они никогда не говорили. Вс прониклись увренностью, что дти были также подвергнуты насилію; наконецъ многіе утверждали, несмотря на протесты Дельбо, что сами симонисты просили о томъ, чтобы допросы были произведены при закрытыхъ дверяхъ, ради спасенія свтской школы отъ такого посрамленія. Оставалось ли посл этого какое-нибудь сомнніе въ томъ, что Симонъ будетъ осужденъ? Тхъ, которые еще могли говорить о недостаточности уликъ, можно было убдить тми доказательствами, которыя были высказаны при закрытыхъ дверяхъ, и которыя были имъ неизвстны. Когда двери были снова раскрыты, публика ворвалась въ залу бурнымъ потокомъ, разнюхивая и выслживая, что тутъ было говорено безъ нея, и возбужденная таинственными, грязными предположеніями. Конецъ засданія прошелъ въ допрос нсколькихъ свидтелей, вызванныхъ защитой, въ томъ числ и Марка; вс говорили о томъ, какой добрый и мягкій человкъ Симонъ, какой онъ нжный мужъ и любящій отецъ. Одинъ изъ свидтелей обратилъ на себя особенное вниманіе публики: это былъ инспекторъ народныхъ школъ, Морезенъ, которому Дельбо устроилъ очень непріятную штуку, вызвавъ его въ качеств свидтеля. Морезенъ являлся оффиціальнымъ представителемъ министерства народнаго просвщенія и, желая, съ одной стороны, угодить непосредственному начальству, инспектору академіи Баразеру, котораго считалъ скрытымъ приверженцемъ симонистовъ, принужденъ былъ дать хорошій отзывъ о Симон, какъ о преподавател; зато потомъ Морезенъ не могъ воздержаться, чтобы не сдлать нсколько намековъ на его плохую нравственность, лукавство и коснуться вообще вопроса о религіозной нетерпимости.