Истина

Было уже семь часовъ вечера, когда присяжные удалились въ совщательную комнату. Такъ какъ вопросовъ было поставлено немного, то публика надялась, что придется ждать не боле часа, и можно еще будетъ поспть къ обду домой. Наступила темнота; нсколько лампъ, разставленныхъ по столамъ, плохо освщали громадную залу. На скамейк, гд сидли журналисты, кипла работа, и тамъ были разставлены свчи, которыя казались погребальными факелами. Воздухъ былъ туманный и жаркій; по комнат точно скользили грязныя тни, тмъ не мене ни одна дама не покинула залы; публика упорно ждала, и скудно освщенныя лица казались привидніями. Страсти разыгрались: слышались громкіе разговоры среди общаго шума, напоминавшаго кипніе котла. Немногіе находившіеся тутъ симонисты торжествовали, увряя другъ друга, что присяжные не могутъ вынести обвинительнаго приговора. Несмотря на бурный успхъ заключительной рчи Ла-Биссоньера, антисимонисты, которые наполняли собою залу, благодаря заботливости предсдателя Граньона, находились въ довольно нервномъ настроеніи, опасаясь, какъ бы очистительная жертва не ускользнула изъ ихъ рукъ. Говорили, что архитекторъ Жакенъ, старшина присяжныхъ, высказывалъ кому-то свои тревоги, боясь осудить человка, противъ котораго почти не было уликъ. Упоминались имена еще трехъ присяжныхъ, лица которыхъ во время преній выражали сочувствіе подсудимому. Являлось опасеніе, что его оправдаютъ. Ожиданіе становилось все тягостне и мучительне; оно продолжалось безконечно, гораздо дольше, чмъ предполагали. Пробило восемь часовъ, потомъ девять, а присяжные все еще не выходили. Два часа подрядъ они сидли взаперти и, вроятно, не могли придти къ соглашенію. Хотя двери совщательной комнаты были плотно заперты, однако оттуда долеталъ шумъ голосовъ, и въ залу проникали, неизвстно — какимъ образомъ, подробности спора; все это страшно волновало публику, умиравшую съ голода, усталую и разбитую. Внезапно разнесся слухъ, что старшина присяжныхъ, отъ имени своихъ коллегъ, проситъ предсдателя суда придти въ совщательную комнату. Другіе говорили, что самъ предсдатель предложилъ присяжнымъ свои услуги, желая поговорить съ ними; это показалось недостаточно корректнымъ. Потомъ снова началось ожиданіе; минуты проходили медленно одна за другой, безконечныя, скучныя.

Что длалъ предсдатель въ совщательной комнат?

По закону, онъ могъ лишь разъяснить присяжнымъ примненіе статей закона въ томъ случа, если они боялись навлечь на подсудимаго слишкомъ строгое наказаніе. Для простого разъясненія его пребываніе въ совщательной комнат казалось слишкомъ долгимъ; среди приверженцевъ Граньона началъ распространяться другой слухъ, будто онъ, посл закрытія засданія, получилъ важныя сообщенія, которыя счелъ своимъ долгомъ довести до свднія присяжныхъ, помимо прокурора и защитника. Пробило десять часовъ, когда, наконецъ, присяжные засдатели вернулись въ залу суда.

Наступила полная тишина, тревожная въ своемъ напряженіи; судьи вернулись на свои мста, образуя красныя, кровавыя пятна въ туманномъ полумрак; архитекторъ Жакенъ, старшина присяжныхъ, всталъ и слабымъ голосомъ, блдный и дрожащій, произнесъ установленную формулу. Отвты присяжныхъ были «да» на вс пункты обвиненія; затмъ они высказали, — безъ всякаго логическаго основанія, исключительно ради того, чтобы смягчить наказаніе, — что обвиняемый «заслуживаетъ снисхожденія». По закону, ему предстояла пожизненная каторга, и предсдатель Граньонъ тотчасъ же объявилъ объ этомъ съ обычною своею развязностью, довольный, что наконецъ покончилъ съ этимъ дломъ. Прокуроръ республики, Ла-Биссоньеръ, быстрымъ движеніемъ сталъ собирать свои бумаги, успокоенный тмъ, что онъ добился своего. Въ зал между тмъ раздались бурные возгласы восторга, дикія завыванія голодной своры, которой удалось наконецъ затравить свою жертву. Это было настоящее торжество каннибаловъ, пожиравшихъ человка съ плотоядною жадностью. Но среди всхъ этихъ дикихъ воплей и невообразимаго шума одинъ крикъ раздавался ясно. Это былъ крикъ Симона, который, не переставая, повторялъ: «Я невиненъ! Я невиненъ!» Этотъ упорный возгласъ возвщалъ отдаленную истину, которая находила откликъ во всхъ честныхъ сердцахъ; адвокатъ Дельбо, заливаясь слезами, обнималъ осужденнаго и братски его лобызалъ.