Истина стоит жизни

— В детстве я много дрался, — Бертон мечтательно сощурился. — Дрался я беспощадно. Помню раз, когда мы уже переехали в Англию, я сцепился с одним мальчишкой, который обозвал меня лгуном. Я повалил его на спину, сел ему на грудь, схватил за уши и стал бить головой об пол… Впрочем, дрался я не только в детстве. В Оксфорде я был одним из самых заядлых боксеров… У меня было много врагов, но задирать меня боялись…

— А меня везде любили. В полку у меня все были друзьями. Даже солдаты-индусы привязались ко мне — представляешь, когда я уходил из полка, некоторые даже плакали…

— Эти индусы, как бабы, у них глаза на мокром месте.

«Ему уже не нравится, что меня все любят; его-то не особенно!»— подумал Спик. Однако настроение было мирным. Тихо журчал ручей, бесшумно царила в неподвижном воздухе синеватая стрекоза длиной больше указательного пальца…

— А ты знаешь, Джек, — продолжал Бертон, который понял свою бестактность и желал ее замять, — в детстве я был совершенно рыж — невероятно, правда? Мой дед хотел даже сделать меня своим наследником, как исключительное явление в бертоновском роду…

Этот дед был единственным богатым человеком из всей родни. Его наследство не досталось Ричарду, который, почернев, перестал в глазах деда представлять собой исключительное явление. Поделенное между несколькими сыновьями, наследство мало повлияло на имущественное состояние майора Бертона, отца Ричарда… Дальнейшие размышления об этом могли только испортить настроение, поэтому Бертон опять переключился на новую тему:

— А еще я был ужасный лгунишка, как, впрочем, все дети с большим воображением. Мысль о том, что лгать бесчестно, была мне смешна. Когда меня о чем-нибудь спрашивали и требовали правдивого ответа, я считал это наглостью и оскорблением. Я не мог понять, какое моральное преступление заключено во лжи, если, конечно, она не влечет за собой никакого вреда для других лиц…

«А теперь как?» — хотелось спросить Спику, но он удержался. Сегодня был такой хороший день…

— В Туре мы, дети из английской колонии, наводили ужас на весь город. Особенно нас ненавидели богомольные старухи. Мы их дразнили, а они кричали нам, что мы кончим на гильотине… — Бертон умолк на минуту, прищурился, стараясь уловить игру света на холмах, поднимавшихся вдали за домом шейха Амира, и затем продолжал: — Кстати о гильотине. Учитель повел нас однажды посмотреть, как она действует. Казнили бедную женщину, которая отравила свою семью. Старый болван взял с нас обещание, что в момент падения ножа мы все отвернемся. В действительности случилось, разумеется, как раз наоборот: мы изо всех сил вытягивали шеи… После этого вся школа целую неделю играла в гильотину.

Обо всем этом Бертон рассказывал с усмешкой и как бы между прочим, как будто речь шла о самых невинных вещах. Еще в колледже он слыл циником и нигилистом. В душе он едва ли действительно был таким. Но, презирая окружавшую его буржуазную среду с ее лицемерием и ханжеством, он находил высшее удовольствие в том, чтобы бросать вызов «их» мнениям и «их» морали.

Спик уже свыкся с манерами своего компаньона, однако на этот раз его покоробило. Неужели и в собственном детстве, самой невинной и светлой поре, для Бертона не было ничего святого? Ничего более созвучного этому мирному дню, этому журчанию ручья, этому стрекоту кузнечиков в молодой траве, этой синеве безоблачного неба?.. И вместе с тем было какое то неотразимое обаяние в способности Бертона играть понятиями по своему капризу, нисколько не считаясь с тем, что значат они для других людей, в его умении выражать свою мысль с холодным и блистательным эффектом. Спик знал, что этого умения ему никогда не достичь. Осуждая нигилизм Бертона, Спик сознавал свою патриархальную отсталость и держался за нее.

Прекраснодушие исчезло… Захотелось сказать Бертону что-нибудь неприятное.

— Слушай, Дик, а у тебя где дом? — спросил Спик с невинным выражением.

— У меня? Дом? — Бертон криво усмехнулся. — У меня нет дома, Джек.

— Ну как же так? А куда же ты поедешь, когда мы вернемся из Африки?

— Куда? — Бертон пожал плечами. — Поеду в новое путешествие. Или вернусь в войска…

Сказал и нахмурился: последнего ему хотелось меньше всего. Другие в его возрасте были уже подполковниками и занимали хорошие должности… А какую должность получил бы он, неугомонный и неукротимый, вечно куда-то рвущийся авантюрист, ненавидящий армейскую субординацию и не способный подчиняться никому, кроме тех, чей авторитет подкреплен для него знаниями и реальными заслугами?

— А ты бы женился, Дик, на какой-нибудь богатой наследнице?..

Бертон насторожился: что он хочет этим сказать? Что это, благонамеренная непосредственность туповатого от рождения англосакса или рассчитанный укол кичливого святоши-буржуа?