Истина существует. Жизнь Андрея Зализняка в рассказах ее участников

— А почему вам не кажется убедительным? Глаза разные.

— Нет, потому что эти эксперименты заключались в том, что вам предъявлялись геометрические формы букв в рамочках, по которым, в общем-то, можно угадать, что это за слово. Так вот, возражать против этого я вслух не решался: знал, что он очень по-особому ко всему этому относится, и не хотел из этого мира его извлекать, ему мешать. А это действительно был особый мир, отдельный от того, в котором развертывалась остальная его деятельность. Читая грамоты, он боролся за каждую букву, каждый штрих, стремился к полной доказательности прочтения. А тут приходится просто принимать на веру существование целого массива ни на что не похожих текстов без всякой возможности верификации.

История «скрытых текстов» Новгородского кодекса — это, по-моему, история про гениальность в чистом виде. Принято говорить, что Зализняк — гений… Для меня он намного больше, чем гений. Гений — это некоторый род аномалии, а Зализняк — гений нормальной науки, которая знает свои законы и им следует. А «скрытые тексты» — это такой протуберанец, выброс вырвавшейся из-под контроля гениальности. Прекрасная история о тайнах человеческого сознания. Но потом он же вернулся к своим обычным занятиям. Во всяком случае, со мной он в последние годы никогда про церу не говорил, не упоминал, и со многими другими, по-моему, кто про нее спрашивал, — тоже. Он к этой теме, в общем-то, не возвращался. И вошел в обычное для него русло той науки, которую мы привыкли ассоциировать с его именем, — кристально ясной, прописанной во всех мелочах.

— В общем, научная общественность не приняла, — продолжает Борис Андреевич Успенский, — и как-то над ним стала смеяться, потому что, действительно, этот текст не виден. Буквы видны. У него такая есть статья о палеографии — о начертании букв. Буквы видны, а текст — ну, я всматривался и не видел. Он говорит: «Ну что же ты всматриваешься! Ты смотрел, там, пять минут, а надо смотреть два часа». Это, конечно, подозрительная вещь, потому что, когда смотришь два часа, у тебя могут быть вроде галлюцинации. Но, во-первых, в моем представлении, никто, кроме него, не смотрел — ну, почти никто. Во-вторых, я абсолютно доверяю и его честности, и его способностям. Если он видел, значит, я думаю, он видел. А если другие не видят, ну, — проблема всего человечества, а не его. Хотя это оказалась его проблема, потому что это эксперимент, который не мог быть повторен другими. Кроме того, все-таки там был эксперимент, потому что была какая-то фраза, которую он начал читать вместе с двумя своими ученицами, а потом они оказались в разных странах и читали независимо и прочли какой-то текст — ну, он не очень большой — одинаково. Изабель [Валлотон] и Марфинька Толстая. Так что даже это было. Не все знают об этом эксперименте.

Ну, и мы исходим из того, что Андрей Анатольевич не солгал, так вот. Это очевидно.

Люди говорят: «Ну, вы посмотрите на Изабель и на Марфиньку: они полностью под его влиянием!» Ну, под его влиянием, под его влиянием! Это что, гипноз? Это не объяснение. И хорошо, что под его влиянием. Я думаю, что он их научил смотреть не как я смотрел, не пять или десять минут.

И как только что-то он найдет — он нашел греческий текст, все говорят: «Ну, это же единственный человек, который может сам сочинить…» Никто не говорил, что он это нарочно сочинил. Но все верили в какую-то такую подсознательную корку, которая ему помогает перевести со старославянского на греческий и составить этот текст. И, в общем, ситуация — для меня очевидно было, что она изначально абсолютно безвыходная: вляпался и не мог ноги вытащить. И как-то это было… Это нехорошо было. Вот на поминках все говорили, что он унес с собой секреты языка, не объяснив им, что это такое. Так люди не хотели слушать, что это такое!

Я текстов не мог прочесть. Буквы видел, но верил, что у Зализняка, по сравнению со мной и с большинством других людей, способности, которые близки к сверхъестественным. Не в мистическом смысле, просто гораздо бóльшие способности, позволяющие ему верить.

Что делать в такой ситуации, когда человек что-то видит, и это не может быть подтверждено, я не знаю. Это сложная проблема, но все-таки это не предмет для остракизма. А в общем, он был подвергнут осмеянию. Хихикание закулисное, да.

В общем, он потом ушел от этой темы, бросив ее. Он ей занимался несколько лет. Лет семь, мне кажется. Ведь, как сказать, может случиться, что будут какие-то находки, где подтвердятся какие-то вещи. Мы же не знаем. А может, с большей вероятностью, и не случится этого. Но почему же человек с такими заслугами не может высказать свое мнение? «Ну да, вот я вижу, а вы не видите». Такой случай.

Мы с ним об этом не говорили, но, мне кажется, он расстраивался.