Истина в кино

Здесь, кстати, достигает ясности и сгущённый, жёсткий, временами и впрямь чересчур унылый, не оставляющий места ни единой краске, кроме серой, антисоветизм «Довлатова». Как правило, такой антисоветизм для представителей «тусовки» является формой русофобии, на худой конец — антипутинизма. Режиссеры и сценаристы приторговывают открыто или из-под полы единственным ходовым на Западном кинорынке товаром — образом вечной русской свинцовой диктатуры.

«Довлатов» хорош тем, что в нём предметом антисоветской ненависти служит именно советское, а не русское, не народное. Акценты расставлены так точно, что ты действительно понимаешь причину возмущения системой, в которой невозможно было купить ребёнку игрушку, коньяк был универсальной валютой, томик Стейнбека (тысячу раз просоветского, до лицемерия Стейнбека) — библиографической редкостью, а столкновение с финном было приравнено к визиту ангела с третьего неба.

Тема литературной цензуры доведена, пожалуй, до абсурдной применительно к эпохе истерической аффектации. «Без Союза писателей ты никто». Даже Бродский ухитрялся ездить в Крым по путёвкам от литфонда, Довлатов же и вовсе был членом Союза журналистов. Самоубийство невостребованного писателя прямо в редакционном кабинете, преобразовавшееся из самоубийства затравленной любовниками-антисемитами машинистки Раисы в «Зимней шапке». Сданные в макулатуру отвергнутые журналом рукописи, среди которых ходит по двору Довлатов. Миф, что так поступили с рукописями Довлатова в «Авроре», ничем не подтверждается. Да и место писателя в литературном процессе тогдашнего Ленинграда было несколько более сложным, так как он сам одно время (1975) заведовал прозой в пионерском журнале «Костёр», о чём увлекательно рассказал в «Ремесле»:

«Я вёл двойную жизнь. В „Костре“ исправно душил живое слово. Затем надевал кепку и шёл в „Детгиз“, „Аврору“, „Советский писатель“. Там исправно душили меня. Я был одновременно хищником и жертвой. Первое время действовал более или менее честно. Вынимал из кучи макулатуры талантливые рукописи, передавал начальству. Начальство мне их брезгливо возвращало. Постепенно я уподобился моим коллегам из „Невы“».

В этом смысле, повторюсь, «Довлатов» — совершенно недовлатовский фильм, так как вся литературная автобиография Довлатова состоит из историй о манёврах, компромиссах, циничном соглашательстве и выживании. Советский Союз Довлатова — временами жестокое, всегда абсурдное, но в целом довольно весёлое место. Занимая в нём положение мелкого литературного планктона, Довлатов возвысился за счёт того, что оказался планктоном мыслящим. В его прозе советская система — это не столько непрошибаемая глухая стена, сколько набор преодолимых разными способами препятствий.

Кстати сказать, и после эмиграции это существование в поле компромиссов никуда не делось. В Америке Довлатов издавал газету «Русский американец», владельцем которой был фанатичный ортодоксальный иудей, к примеру, запрещавший упоминать в газете свинину. Но это было сущей невинностью по сравнению с тем, что теперь от Довлатова потребовалось бороться с клерикализмом и поповщиной в худших традициях советской прессы, только уже во имя не марксизма, а иудаизма. Вспоминает известный православный миссионер Александр Дворкин: