Истина в кино

О Бродском в этом фильме следует сказать отдельно. Главный герой там, конечно, не прозаик, а поэт. Герой иногда в буквальном смысле — помогает нести ребенка, находит деньги на куклу. В ещё большей степени — символический герой, точка собирания смысла, который старается донести Герман: он не хочет уезжать, порывать с русской культурой, «потому что искусство поэзии требует слов», он пытается читать свои стихи гостям из Наринского, с места ссылки, и не обвиняет их в непонимании.

В конечном счёте оказывается, что от петербургской еврейской тусовки Бродский и его поэзия отчуждены куда больше, чем от русской имперской среды. Все эти факты — не то чтобы сенсация после того полноценного пересмотра наследия Бродского, который с противоположных концов произвели и либералы, и патриоты в его юбилей в 2015 году[35]. Наконец, и сам образ Довлатова у Германа — это взгляд на него глазами Бродского. «Природная мягкость и добросердечность, несовместимость с окружающей средой». Назови Герман свой фильм «Бродский и окрест» — претензий к нему, возможно, было бы меньше.

Наконец, народность. Самое удивительное свойство «Довлатова» — это абсолютная свобода от социального расизма, характерного для столичной творческой интеллигенции, особенно в инородческой её части. Бесчисленными миазмами этого местечкового расизма была отравлена большая часть нашей культурной среды и её продукции, причём в последние лет шестьдесят концентрация этой субстанции достигала таких значений, что «Русофобия» Игоря Шафаревича превращалась из полемического памфлета в патологоанатомический отчёт.

Обильную насыщенность всем этим фильма Германа приходилось предполагать по умолчанию. И вот ты вдруг обнаруживаешь себя в странном воображаемом пространстве, где ощутимо тянет отсутствием русофобии — и как этнической ненависти к русским, и как социального презрения к «пролам», «быдлу» и даже «совкам». Сценарий развивается по парадоксальным законам: Герман раз за разом подводит к тому месту, где должна была бы прозвучать какая-нибудь русофобская гнусность, но… она не звучит.

Довлатов отшучивается от прилипчивого «антисиониста» в трамвае. Собрание великих русских писателей, комментирующих трудовые достижения судостроительного завода (отсылающих к анекдоту с переодеванием самого Довлатова в Петра Великого), выглядит нелепо, абсурдно, но в этом снова нет ничего русофобского. И вот героя отправляют брать интервью у рабочего поэта-метростроевца Кузнецова (совпадение фамилии со знаменитым поэтом-почвенником Ю. П. Кузнецовым вряд ли случайно).

Ожидаешь обнаружить хитрую пролазливую гниду, этакого Гаврилу из многотиражки, а на деле перед Довлатовым предстаёт новый Рубцов, пишущий стихи о Боге, зиме и Родине, которого не печатают точно так же, как и ироническую прозу самого Довлатова. Рабочий-поэт страдает от неверности любимой, не понимает бюрократов и пьёт за упокой Есенина и Гумилёва. Сцена с мёртвыми детьми в метро вообще оказывается своеобразной нравственной кульминацией фильма, соприкосновением героя с чем-то большим, нежели его повседневная среда обитания, с чем-то таким, что Бродский сумел увидеть в ссылке.

Антон Шагин (сам закончивший ПТУ), играющий рабочего Кузнецова, наконец-то оказался уместен со своими собственными стихами. Когда в «Хождении по мукам» он читал их вместо стихов Бессонова-Блока — это выглядело невозможно нелепо. Здесь же, со своей в чём-то классицистической, а в чём-то рубцовской интонацией, он абсолютно уместен.

Ещё мороз певучий не охрип,
метель ещё белоречива.
И стелется, и так красиво,
когда с землёю небо говорит.
О чём-то сокровенном, о живом.
О дружелюбности вселенной.
Где ты в беседе откровенной,
рождаешься в себе самом.
И без нарядов, без прикрас,
готовый к новым совершениям,
Ты видишь, как в печи поленья
горят в сей безмятежный час.

Когда Довлатов и Кузнецов оказываются на вечеринке у «влиятельного человека», эстета-проктолога, предлагающего писателю-неудачнику проверить простату и написать героический эпос по-гречески, то сквозь хохот осознаёшь, что если в этом фильме и есть классовая ненависть, то это ненависть не интеллигента к «пролам», а ненависть всех частей народа к растленной и грязной элитке, у которой всё через одно место. И остаётся только вместе с героем Марича послать эстета куда подальше, а заодно с ним и всех, кто под него прогибается…