Историческая наука и некоторые проблемы современности. Статьи и обсуждения

Правое крыло социал-демократии и профессионального движения по-своему оценило и изобразило русский тип всеобщей забастовки как забастовки «анархистской», отмеченной печатью стихийности, доходящей в своем крайнем выражении до кровопролития и вооруженных эксцессов со стороны недисциплинированного, политически маловоспитанного пролетариата[202]. Исходя из факта неоспоримого, по их мнению, несходства обстановки в капиталистически отсталой и капиталистически развитой странах, оппортунисты провозгласили альтернативой забастовочной «стихии» дисциплинированную, запланированную сверху стачку, организованную так, чтобы ее ход не мог быть искажен самочинными действиями масс. Все заранее должно было быть предусмотрено руководством, рассчитано с точки зрения материального баланса – вплоть до предварительной нормировки ожидаемых расходов, жертв и т.п.[203] Только централизованное выступление подобного типа, без конца повторяли реформисты, не отдаст налаженное с таким трудом пролетарское движение во власть «несознательных» элементов. «Подумали ли Вы о том, – предостерегал ревизионист В. Гейне А. Бебеля, – что в случае всеобщей стачки на сцене выступят не только наши собственные хорошо организованные силы, но и неорганизованные массы, – и сможете ли вы держать эти массы в узде?»[204]

Стремление «заорганизовать» процесс классовой борьбы было столь велико, что реформисты откровенно выступали за всеобщую забастовку, но без участия в ней неорганизованных рабочих, составлявших, по данным того же Кальвера, почти 80% от численности лиц, занятых в промышленности[205]. Таким образом, тенденция к сужению классовой борьбы выступила в новой или обновленной форме: бессильные попросту игнорировать «русский опыт», правые лидеры и идеологи пытались утопить его в проблеме организации. Предлагаемая схема действия: «подготовиться – организоваться – выступить» – казалась логичной. Но если даже отвлечься на время от решающей роли программы, содержания действия, то указанная логика игнорировала тот важнейший факт, что большинство пролетариата, его «ниже всего стоящие, сильнее всего страдающие от гнета капитала и государства слои вовсе не могут быть организованы при „нормальном“ ходе вещей, вне бурной классовой борьбы»[206].

Концепция левого крыла была противоположной: революционное действие есть важнейшее условие революционной организации класса.

В полемически заостренной форме Р. Люксембург отвергла тезис оппортунистов о превосходстве испытанной немецкой тактики по сравнению с качественно нижестоящей русской. Она спрашивала: есть ли в действительности это «превосходство», являются ли требования русских рабочих пройденным этапом для пролетариата капиталистической Германии, и особенно рабочих тех отраслей труда, где сохранялось слишком «много „русского абсолютизма“ в самом обнаженном виде»?[207] Не говоря о восьмичасовом рабочем дне – главном требовании русских стачечников после «Кровавого воскресения», даже ограничение смены на производстве 10-ю часами затраченного труда еще оставалось недостижимым идеалом для имперского законодательства. Нечто подобное можно было бы сказать и по поводу борьбы за отмену сдельной работы, за уничтожение «домашней промышленности», за полное проведение воскресного отдыха и признание права союзов. «Приглядываясь ближе, – заключала Р. Люксембург, – мы убедимся в том, что все объекты экономической борьбы русского пролетариата в теперешнюю революцию и для германского пролетариата крайне современны и затрагивают все старые открытые раны рабочего существования»[208].