Историческая традиция Франции

Третье сословие ответило концепцией Дюбоса. Дипломат и историк дипломатии, секретарь Академии аббат Дюбос (1670–1741) в многотомном произведении «Критическая история установления французской монархии в Галлии» (1734; 1742) выстроил прямо противоположную систему заключений о генезисе Франции. Согласно Дюбосу, французское дворянство не имело никаких генетических привилегий. Сам акт завоевания становился у него простым эпизодом истории Римской империи. Франки, в толковании Дюбоса, являлись солдатами римской армии, и их предводители, подобно отцу Хлодвига Хильдерику, находились на службе Империи.

При Хлодвиге франки оказались равными в правах с галло-римлянами и платили налоги наравне с последними. Никаких статусных привилегий у них не было. Установленная франками в Галлии монархия изначально была наследственной, а не избираемой. И самое главное – эта монархия выступала правопреемницей Римской империи. Из такого постулата вытекали два следствия: во-первых, сохранение при франках внутреннего устройства Галлии и, во-вторых, обоснованность внешнеполитических притязаний франкского государства на имперское наследство. Французская монархия оказывалась «единственной законной и прямой наследницей Рима»[226].

Во внутриполитическом отношении принципиальным моментом была трактовка генезиса феодализма. Вопреки Буленвилье, Дюбос доказывал, что при вторжении воинства Хлодвига местное население Галлии не попало в личную зависимость от франков-завоевателей, а вместе с ними обратилось в подданство общему сюзерену, ставшему (изначально) королем Франции. Феодальная зависимость возникла позднее, при ослаблении королевской власти, и явилась следствием узурпации ее прерогатив. Знать по собственному усмотрению стала творить суд и собирать налоги, превратив их в повинности, от которых сама была освобождена. Вот тогда-то «галлы и стали поистине завоеванной страной»[227].

Никаких выпадов по поводу «германского» происхождения дворянства у Дюбоса не было; напротив, он выступал в защиту этнической общности населения Франции. Однако не случайно его сочинение называлось «критической историей»: пафос автора – осуждение «привычных» ошибок и «предрассудков» у историков. Одной из причин искажений он считал «тщеславие некоторых семей», т. е. претензии аристократии. Тем не менее просветители не поддержали Дюбоса, восприняв его книгу как защиту абсолютной власти. До середины ХIХ в., когда ее переиздал Фюстель де Куланж, она оставалась в забвении.

Классики Просвещения, ставившие во главу угла своих умозрительных построений «человека вообще», были довольно равнодушны к историко-этническим противоречиям между галлами и франками. Те и другие оказывались для них в равной степени «варварами». Однако Век Просвещения открыл дорогу цивилизационным идеям, а вместе с ними новой интерпретации генетической проблемы. Вслед за гуманистами ХVI в. некоторые авторы ХVIII в. в самой превосходной степени живописали вклад изначальной Галлии в мировую цивилизацию. Так, аббат Лоншан утверждал, что зачатки античной культуры (риторики, поэзии, философии) возникли в доримской Галлии, распространившись оттуда в Древнюю Грецию и Рим. Формулируя цивилизационный ответ «германистам», аббат доказывал, что вторжение франков привело к деградации этой культуры. Примером служила эволюция языка: «Жаргон французов, этот холодный и грубый язык народов Севера и Германии, извратил элегантную чистоту древнего галльского наречия»[228].

Универсалистская тенденция эпохи Просвещения обернулась неожиданно крайностями «кельтомании», провозглашавшей, что в существующем мире «все от кельтов». Вольно толкуя орфографические созвучия, эти литераторы объявляли кельтские наречия неким праязыком, от которого произошли все современные европейские языки, а самих кельтов древнейшим народом, который населял едва ли не весь обитаемый в древности мир. Толковали о кельтской «империи», равной Римской и простиравшейся от Евфрата до Мавритании, а в греческой мифологии находили кельтских персонажей. Сам Гомер оказывался «подлинным отцом галльских народов». «Не только французы, но добрая часть жителей известного мира могла с гордостью сказать «наши предки – кельты»», иначе говоря – галлы, поскольку эти этнонимы представлялись синонимами[229].

По своему политическому значению «кельтомания» решительно уступала «франкомании». Век Просвещения оставался во многом аристократическим, даже если аристократия усваивала демократические вкусы. И не случайно верх взяла формула «наши предки – германцы». Эта формула этнической идентичности, как бы походя провозглашенная Монтескье[230], сохраняла силу до середины следующего века, оставаясь – как ни парадоксально – историческим обоснованием социальной иерархии Старого порядка даже тогда, когда самой иерархии был брошен решительный вызов.