Историческая традиция Франции

Как видим, Мишле ставил в центр событий династический вопрос; и оригинальным был, разумеется, не этот факт, а подход историка. От имени народа, проникаясь сознанием участников и современников Столетней войны, он берется рассматривать вопрос с позиции права: «Народ хотел подчиниться исключительно праву». Но выясняется, в конечном счете, что народ Франции, по Мишле, сам творил право, а Жанна взяла на себя эту правотворческую миссию.

«Народ в это время признавал короля только при двух условиях – королевское происхождение и факт коронации». Так вот, опекаемый интервентами малолетний король в Париже Генрих VI, «безусловно, был французом», мог претендовать на престол по материнской линии как сын дочери Карла VI Безумного. Между тем, отмечал Мишле, «легитимность Карла VII была крайне сомнительной»: его мать Изабелла Баварская, поддержавшая права на престол Генриха VI, заявила, что родила сына-дофина не от мужа.

Жанна разрубила этот гордиев узел: признав дофина из Буржа подлинным королем Франции и добившись его коронации в Реймсе (Генрих VI был коронован лишь в Сен-Дени). «Женщина запутала этот великий вопрос о праве (наследования. – А.Г.); женщина сумела его прояснить»[320], – резюмировал историк. Персонализируя волю народа, воплощая его представление о должном, нравственном, выражая его здравый смысл, Жанна, под пером Мишле, сделалась олицетворением самой Франции как формирующейся в тяжелейших испытаниях нации. Ее образ выполнял «функцию матрицы»[321], историк желал, чтобы в Жанне с ее способностью сохранять доброжелательность в самых жестоких раздорах видели завет «старой Франции» «новой Франции».

В позднейшей историографической традиции подчеркивали «неудержимый лиризм», «экзальтированный стиль», фактические ошибки в образе Жанны, созданном великим историком-романтиком, а его концепцию сводили порой к «конструированию патриотического мифа, в котором национализм превращается в карикатуру на самого себя». Действительно, Мишле впадал в патетику: существовал «необъятный хаос феодов», великая страна жила «без определенной общей идеи». И вот явилось «прекрасное чудо», силой «огромной и чистой любви юного сердца» страна «стала Родиной»[322].

Тем не менее в близких классику ХIХ в. выражениях подчеркивал роль Жанны критически относившийся к традиции Мишле классик современной медиевистики: «Прихожанка из Домреми принесла народное слово… Она призвала к покаянию во имя очищения королевства от грехов, которые его низвергнули… Благодаря ей произошло чудо, осветившее все вокруг. Это чудо, позволившее преодолеть дух безнадежности, полностью изменило ход вещей… дало толчок глубинному движению, которое не могла остановить ее мученическая кончина… Жанна объединила нацию»[323]. А по словам другого современного классика, Жанна «перевернула военную ситуацию, которая могла показаться безнадежной, и вновь направила Францию по предназначенному ей пути»[324].

Итак, в ходе Столетней войны, по Мишле, 1) формировалась французская нация, 2) в основе национального формирования заключалось нравственное чувство и 3) главным носителем его явилась женщина, и женщина из народа, от истинных национальных корней. Когда Мишле утверждал, что «Францию могла спасти только женщина»[325], он вступал в скрытую полемику с государственной традицией, сформировавшейся в ходе Столетней войны.

Разрешением династического вопроса явилось принятие так называемого салического закона, лишавшего женщин и наследников по женской линии прав на престол. Историки отнесли этот закон к категории «фундаментальных», образующих «институциональную идентичность»[326] французской монархии. Оснований для принятия закона казалось достаточно. Столетняя война началась с династических притязаний Эдуарда III Плантагенета, как сына дочери Филиппа IV Изабеллы Английской, и на заключительном этапе войны иноземцы вновь опирались на наследование по женской линии и на ставшую во главе проанглийской партии Изабеллу Баварскую, которую людская молва сравнивала с виновницей Троянской войны Еленой Прекрасной. Наконец, во французском сознании оставалось памятным «грехопадение» красавицы Алиеноры Аквитанской, изменившей своему супругу Людовику VII и сочетавшейся вторым браком с королем Англии (1154), принеся британской короне в приданое те самые земли, вековое соперничество за которые сделалось подоплекой войны[327].