Историческая традиция Франции

Реймский елей и королевские регалии с их чудесным происхождением позволяли увериться в избранничестве франкского государства. А к ним стали добавляться новые реликвии. Строительство величественных храмов, участие в Крестовых походах, суровая борьба с ересью – все это укрепляло международно-религиозный престиж основанного Хлодвигом государства, и до ХIV в. он неуклонно возрастал. «Ты – самый христианский из государей, – говорил папский посол Карлу VII. – Мы все доверяем тебе общее спасение, ибо в силу наследственного права ты вождь армии христиан»[481].

Изъявление почтения Папского престола к «старшей дочери» Церкви имело к тому времени уже серьезные исторические предпосылки. Каролинги способствовали рождению папского государства (756 г.). Французские короли активно поддерживали понтификов, нередко вмешиваясь в наследование Папского престола. Короли постоянно диктовали свою волю папам в вопросах внутреннего устройства Церкви на французской территории. Конфликт Филиппа IV Красивого с Климентом V и Бонифацием VIII (пресловутая «пощечина» о которой писал Мишле, иллюстрируя дерзость тулузского парламента – см. гл. 1) обернулся так называемым Авиньонским пленением пап (1309–1377), когда их резиденция находилась на территории Франции. «Пленение» явилось апогеем влияния французской королевской власти на Святой престол.

Людовик Святой, «королевская религия»

Начиная с сына Карла Великого Людовика Благочестивого (778840) и кончая Людовиком ХVIII (1814–1824), франкские, а затем и французские короли именовались чаще всего латинизированной версией имени своего предка. Однако позиции Хлодвига в церковно-государственной традиции вплоть до середины ХIV в. (драма Столетней войны) были далеко небесспорными. Хлодвиг так и не был канонизирован и в этом отношении не выдерживал сравнения ни с Карлом Великим, ни с Людовиком IХ. К тому же важнее был сакральный авторитет «имперской династии» Каролингов, символизировавшей христианский мир Запада в его целокупности.

В конце XIII в. великого Каролинга стал теснить образ Людовика IХ (1214–1226—1270), короля и Капетинга, канонизация (1297) которого, в отличие от растянувшейся на века канонизации императора, в 1165 г., была «скорой и бесспорной». Кроме папства и правящей династии, епископата и монашеских орденов за нее был «глас народа». Чуть ли не на другой день после погребения монахи Сен-Дени начали записывать сведения о чудесах, творимых на могиле Людовика IХ. В королевском культе примитивная (паломники скоблили плиту надгробья и глотали пыль) народная вера в чудеса влилась в житие уникальной личности, воссозданное искусностью клириков. «Создание “королевской религии”, – констатирует Ле Гофф, – достигло почти апогея», серьезно укрепив сакральный потенциал французской монархии. «Могучая идеология крови» придала священный ореол всем последующим правителям, в которых роялистская традиция склонна была усматривать его прямых потомков[482].

Если Хлодвиг был образцом «короля-воина», то Людовик IХ соединял в себе два нормативных качества «христианнейшего короля», прослыв еще при жизни не только «королем-воином», но и «королем-монахом». Потомки в его лице возвели в идеал сплав религиозной морали и государственного разума. «Король ностальгии» (Ле Гофф) сделался предметом ностальгии сначала по правителям «добрых времен», затем по «добрым королям», в конце концов по королям вообще – по священной монархии.

Так, Сен-Луи остался в веках чем-то вроде матрицы для наследников королевского престола, стремившихся стяжать ореол великого предка. Не случайно уже при его внуке Филиппе IV Красивом зародился обычай придавать скульптурному облику Людовика IХ черты короля, правившего во время создания изваяния[483]. Однако, считает Бон, правление Св. Людовика было гораздо больше «духовным ориентиром, чем политической моделью»[484]. И, по мнению Ле Гоффа, в исторической памяти больше запечатлелись человеческие черты и жизненная драма короля.

«Человек апогея»[485], Людовик IХ своими качествами символизировал целую эпоху с ее грандиозностью и зарождением грандиозных противоречий, кульминация которых пришлась уже на Новое время. Эпоха, которую величают «наивысшим подъемом средневековой французской цивилизации»: превращение Парижского университета в центр европейской теологической образованности и тогдашней, схоластической науки, расцвет готики («французского искусства»), сооружение величественных соборов – все то, что позволяло видеть во французах наследников цивилизации Древней Греции и Рима[486].