Историческая традиция Франции

Физические и духовные страдания, изнурительная и унизительная[519] болезнь, которая неоднократно приводила его к порогу смерти, страх перед морской стихией, гибель тысяч соратников и потеря близких, поражения и плен, приступы бессилия и, в конце концов, почти полная неспособность к самостоятельному передвижению[520] – ничто не могло остановить Людовика. в его стремлении пожертвовать собой во имя Христа. «Жертвой во Христе» назвал его смерть сопровождавший короля до конца исповедник Людовика Жоффруа де Болье. Уверяли, что (находясь за тысячи километров от Голгофы) он, приходя в сознание перед кончиной, повторял: «О Иерусалим! О Иерусалим!»[521] Дух Людовика был до последних мгновений устремлен к месту распятия Спасителя.

«На этом лице, но, кажется, только на нем одном, еще сияет свет того одушевления, которое двигало крестоносцев на Восток»[522], – заметила О.А. Добиаш-Рождественская. А Гарро, храня верность агиографической традиции, заключил, что Людовиком двигала скорее заинтересованность «в духовном спасении людей, нежели в управлении ими»[523]. «Более побед и богатств… его славой стала его стойкость в болезни, в плену, при поражении и в скорби. Король-Христос, память о котором объединяет в неразрывном единстве политический смысл и религиозное чувство, превратил страдание и в орудие личного спасения, и в политический успех (курсив мой. – А.Г.)»[524].

Между тем собственно культ короля-святого в его современном (см. Гарро) виде – явление довольно позднее: по оценке Колет Бон, он утвердился не ранее ХVII в.[525] Дело в том, что существовала и другая традиция, на нее опирается, в частности, Дюби, противопоставляя святому королю его деда Филиппа II Августа, в деятельности которого отмечает более удачное сочетание религии и политики во славу Франции. Целый ряд авторов XV–XVI вв., развивавших те аргументы, что приводились даже доброжелательными современниками (Жуанвиль, Матвей Парижский), негативно оценивал крестоносную активность святого короля. В столкновении двух традиций – поиск ответа на вопрос, что приоритетнее – национально-государственная консолидация или вселенско-эсхатологические побуждения?

«Король Св. Людовик, – писал поэт и историк XV в. Жорж Шатлен, – дважды или трижды терпел конфуз в Сирии, тиранствовал, мучительстовал, он и его рыцари, обагренные и умывшиеся кровью, захлебнулись в своей собственной и оказались в плену». Впрочем, были и те, кто в ту же пору подчеркивал значение походов Людовика IХ для престижа страны, воспевая их как грандиозную всемирно-историческую победу: «При Св. Людовике слава Франции достигла Африки и Востока. Он подчинил Восток, Палестину, Аравию и Карфаген… Он разрушил город Ганнибала – победителя Рима. Он разбил нубийцев, мавров и гетулов, наложив на них дань и обязательство свободного проповедования христианства»[526].

Отдельные французские правители пытались (или объявляли о намерении) следовать Людовику IХ. Среди них Филипп IV Красивый (1285–1314). «Государь благочестивый, но жестокий и хитрый»[527], по лаконичной аттестации Гарро, он остался в церковно-государственной традиции Франции, кроме противоборства с папой, завершившегося «Авиньонским пленением» (см. выше), двумя сомнительными, с точки зрения современной историографии, деяниями: «великим изгнанием евреев» (1306) и истреблением тамплиеров (1314). Одни историки подчеркивают набожность короля, другие видят в нем организатора политических процессов. «Жестокость и святость» – две «противоречивые и взаимодополняющие тенденции» его правления[528].

Символичный итог «благочестивой» деятельности Филиппа IV – «скандал Нельской башни». Происходившие в башне интимные развлечения снох короля, жен правивших впоследствии Людовика Х, Филиппа V и Карла IV были представлены государственным преступлением. Любовников оскопили, с них заживо срезали кожу и, обезглавив, повесили. Принцесс, кроме жены Филиппа Жанны, сумевшей после приговора доказать королю свою невиновность, а точнее, невинность, заточили в Шато-Гайяр, где одна по прошествии нескольких лет погибла от холода, а другую, скорее всего, задушили. Тех, кто содействовал преступным встречам или только знал о них, после пыток, зашив в мешки, бросили в Сену.