Историческая традиция Франции

То была эпоха, когда жестокость наказания становилась лучшим свидетельством его справедливости, и потрясенный народ «склонен был верить, что принцессы, из коих самая молодая была еще ребенком, стали в самом деле жертвами колдовства», – заметил Гарро. Суть королевской жестокости объяснялась между тем борьбой Филиппа за легитимность своего правления. И то была проблема по преимуществу политическая: принцесс обвинили в том, что они «опозорили королевство», а их любовников в «предательстве». «Чистота нравов Капетингских королей долго вызывала восхищение христианского мира»[529], укрепляя международный престиж Франции и сакральность короны. Теперь и тому, и другому был нанесен непоправимый урон, и случилось это в самый неподходящий момент.

В конфронтации Филиппа IV с папством за контроль над доходами французской Церкви королевская пропаганда энергично разрабатывала тему религиозной избранности королевства. При Филиппе термин «христианнейший» был принят в качестве официального титула короля Франции. Борясь за самостоятельность местной Церкви, король подчеркивал особую связь страны с Богом, и уверял, что в столкновении с Папским престолом «вся истина и справедливость сосредоточены во Французском доме»[530].

Была и более конкретная подоплека жестокого наказания. Колет Бон указывает на ту самую «великую идеологию крови», которая становилась проблемой легитимного наследования власти: эта проблема для Капетингов так и не была решена до конца (см. гл. 3). Сакральность реймсского помазания и священные реликвии из Сен-Дени, как подчеркивает историк, отнюдь не замещали более древние, «языческие» представления о легитимности наследования. Пропаганда Филиппа IV уверяла, что от самого троянского царя Приама в жилах правителей Франции текла «святая кровь королей» и среди 48 коронованных преемников не было ни одного бастарда. Чистота крови оказывалась фундаментальным основанием права наследования, вскоре Столетняя война подвергла этот принцип суровому испытанию.

В том же 1314 г. Филипп Красивый умер, по выражению Гарро, «сломленный позором, постигшим его семью»[531]. Дюби утверждал, что в произошедшем «проявилась жажда наслаждений, овладевшая высшим обществом после смерти Людовика Святого», и что моральный урон имел долговременные последствия. Историк советовал задуматься о роли, которую могли сыграть прегрешения снох Филиппа IV в последовавших злоключениях Столетней войны[532].

Она разразилась уже при династии Валуа (1328–1589). По военной необходимости новой династии пришлось переместиться в долину Луары (отсюда название «королевство в Бурже» – город, где обосновался дофин и будущий король Карл VII), и Париж со своими святынями (включая Нотр-Дам и Сент-Шапель) и аббатство Сен-Дени с королевским некрополем оказались под властью врагов Валуа. Св. Дионисий стал покровителем англо-французской «двойной монархии», которую учредил Эдуард III Плантагенет, провозгласивший себя – как сын дочери Филиппа IV Изабеллы и английского короля Эдуарда II – «королем Франции и Англии». В 1420 г. в Сен-Дени у могил французских королей очередной английский король Генрих V Ланкастерский был помазан на престол как «Божией милостью король Франции и Англии».

Не могли опереться Валуа и на культ Св. Людовика, и не только потому, что тот имел своим ареалом Парижский регион, но и потому, что сам король в своем земном существовании был сторонником дружбы с Англией и даже вернул английскому королю земли, отвоеванные Филиппом Августом и Людовиком VIII (Аквитанию). Локализованный в северо-восточных районах Франции культ Карла Великого был к тому же неуместен имперскими коннотациями[533].

Между тем окончательная победа французов в изначально катастрофических для них условиях, не могла не восприниматься в религиозном сознании народа иначе, как чудо. Творцом этого чуда предстал в новоявленной «королевской религии» архангел Михаил. Архистратиг, предводитель Божьего воинства, издревле почитался как покровитель воинов, сражающихся за правое дело. Красавец-юноша с мечом или копьем, ведущий в бой верных Богу ангелов и поражающий Сатану, в том числе в образе заморского дракона (а английское войско замечательно ассоциировалось с явившимся из-за моря чудищем), как нельзя лучше подходил к роли покровителя возрождающегося королевства.

К тому же арх. Михаил был традиционным покровителем Нормандского герцогства, за которое шла борьба между французской и английской коронами и которое нередко склонялось на сторону Англии. Но в ХIV в. нормандцы стали врагами интервентов, а центральное святилище архангела Мон-Сен-Мишель сделалось символом стойкости: монументальное сооружение на отвесной скале, выдержало все приступы англичан.