Только что они сѣли въ карету, Хвостовъ выглянулъ въ окно и закричалъ кучеру: — «ступай шагомъ!» а самъ поднялъ стекло кареты, вынулъ изъ кармана тетрадь и принялся опять душить чтеніемъ запертаго Кокошкина.
Хомяковъ имѣлъ обширныя свѣдѣнія по всѣмъ отраслямъ человѣческаго знанія, и не было предмета, который былъ бы ему чуждъ. Однажды, онъ былъ приглашенъ на вечеръ къ Свсрбеевымъ для бесѣды съ какимъ-то русскимъ путешественникомъ, возвратившимся съ Алеутскихъ острововъ.
— Ну, другъ Хомяковъ, — сказалъ ему одинъ пріятель, — придется тебѣ нынче же послушать и помолчать.
До начала вечера, дѣйствительно, Хомяковъ долго слушалъ заѣзжаго путешественника, разспрашивалъ его подробно относительно Алеутскихъ острововъ, но подъ конецъ высказалъ ему по этому предмету такія свѣдѣнія и соображенія, что путешественнику почти приходилось обратить оглобли и ѣхать, откуда пріѣхалъ, для окончательнаго ознакомленія съ мѣстами, гдѣ онъ пробылъ уже нѣсколько лѣтъ.
Память у Хомякова была изумительная. Разъ, въ богословскомъ спорѣ съ И. В. Кирѣевскимъ, онъ сослался на одно мѣсто въ рукописи, которую лѣтъ пятнадцать назадъ читалъ въ библіи Троицкой лавры и которая только тамъ и имѣлась. Кирѣевскій усумнился въ вѣрности цитаты и сказалъ Хомякову въ шутку:
— Ты любишь ссылаться на такія сочиненія, по которымъ тебя нельзя провѣрить.
Хомяковъ указалъ почти страницу, 11 или 13, и мѣсто на этой страницѣ (въ серединѣ), гдѣ находится приведенная имъ цитата. По сдѣланной справкѣ, ссылка оказалась совершенно вѣрною.
Какъ-то разъ Хомяковъ увидѣлъ у одного знакомаго на столѣ три-четыре книги, только что купленныя, и выпросилъ ихъ на одну ночь. На слѣдующее утро книги были возвращены и, когда, мѣсяцъ спустя, знакомый ихъ прочелъ самъ и вздумалъ экзаменовать Хомякова, то убѣдился, что послѣдній въ одну ночь не только внимательно прочелъ книги, но и превосходно усвоилъ все въ нихъ заключавшееся.
Однажды, актриса Азаревичева попросила инспектора драматической труппы, отставного полковника А. И. Храповицкаго, ужаснаго чудака и формалиста, — доложить директору, чтобы бенефисъ, назначенный ей на такое-то число, былъ отложенъ на нѣсколько дней. Все дѣло было въ двухъ словахъ; но Храповицкій важно отвѣчалъ ей, что онъ безъ бумаги не можетъ ходатайствовать о ея просьбѣ.
— Ахъ, Александръ Ивановичъ, — сказала Азаревичева, — гдѣ мнѣ писать бумаги? Я не умѣю.
— Ну, все равно; надобно соблюсти форму… Здѣсь же, на репетиціи, вамъ ее напишетъ Семихатовъ (секретарь Храповицкаго изъ молодыхъ актеровъ).
Тутъ Храповицкій кликнулъ его, усадилъ и началъ диктовать:
— Пиши… Его высокоблагородію… коллежскому… совѣтнику… и… кава-ле-ру… господину… инспектору… россійской… драматической… труппы… отъ актрисы… Азаревичевой… — и пошелъ и пошелъ приказнымъ слогомъ излагать ея просьбу къ себѣ самому. Окончивъ диктовку, онъ велѣлъ Азаревичевой подписать; отдалъ просьбу ей; потомъ, по формѣ, велѣлъ подать себѣ, что Азаревичева и исполнила, едва удерживаясь отъ смѣху… Храповицкій, очень серьезно, вслухъ, прочелъ свое диктованіе и отвѣчалъ:
— Знаете ли что? Его сіятельство никакъ не согласится на вашу просьбу и я никакъ не могу напрасно его безпокоить. Совѣтую вамъ лично его попросить, — это другое дѣло!
И тутъ же разорвалъ только что поданную ему бумагу. Азаревичева глаза вытаращила:
— Что же за комедія? Вы бы мнѣ сначала такъ и сказали; а то зачѣмъ же заставили меня подписывать бумагу?
— Сначала я не сообразилъ! — глубокомысленно отвѣчалъ онъ, — а вы, сударыня — дѣвица, и потому не понимаете формы.
Въ 1840 годахъ, въ Италіи происходили событія, въ которыхъ главную роль игралъ папа Пій IX. Всѣ тогдашнія газеты наполнялись исключительно извѣстіями о дѣйствіяхъ папы; онъ служилъ темой и для разговоровъ въ высшемъ обществѣ, причемъ его обыкновенно называли Пій-нёфъ. На вечерѣ у Д. Г. Бибикова, присутствовавшіе сообщали другъ другу послѣднія новости, полученныя изъ Италіи, и безпрестанно упоминали о Піѣ-нёфъ. Находившійся въ числѣ гостей, извѣстный фронтовикъ, командиръ четвертаго пѣхотнаго корпуса, генералъ Чаадаевъ, вслушавшись въ разговоръ, сказалъ съ азартомъ:
— Только и слышу о Пиневѣ; куралеситъ да и только! Эта шельма должно быть русскій, по фамиліи слышно: Пиневъ. Конечно, русскій, подлецъ! Что государь его не вытребуетъ; отдалъ бы мнѣ, я его бы продернулъ! забылъ бы о революціяхъ!
Графиня Анна Родіоновна Чернышева, жена генералъ-фельдмаршала и главнокомандующаго въ Москвѣ, графа Захара Григорьевича Чернышева, была очень добрая, но вмѣстѣ съ тѣмъ гордая и недоступная женщина.