Исторические силуэты

Поставленный в точные рамки подчиненной деятельности, Потемкин мог бы сделаться перворазрядной силой благодаря своей живой сообразительности. Но став всемогущим сатрапом, он не осилил такого положения, голова у него закружилась, честолюбие, ничем не взнузданное, притупило деловой глазомер, и, несмотря на несомненную остроту своего недюжинного ума, он дал меньше, нежели мог бы дать по природным задаткам своей личности. В этом — мерка его духовной силы. Для гения власть есть благоприятное условие плодотворной деятельности. Но чем меньше личность человека, тем пагубнее отражается на его делах достающаяся ему широта власти. На примере Потемкина ярко подтверждается этот психологический закон. Представлять Потемкина бессовестным мистификатором так же неправильно, как и выдавать его за непризнанного гения. Это был просто даровитый человек, настолько сильный, чтобы лучшими сторонами своей природы содействовать блеску царствования Екатерины, но и настолько слабый, чтобы отдать при этом полную дань недостаткам и порокам своего века.

Еще скромнее заслуги Потемкина в роли полководца. Его более чем годичное сидение под Очаковым, затормозившее ход второй турецкой войны, согласно осуждается военными историками. Тянулся месяц за месяцем бесконечной осады. Потемкин то утопал в роскоши сарданапаловских пиров среди лагерной обстановки, то падал духом и ошеломлял Екатерину заявлениями, что он бросит все и уйдет в монахи, — а осада Очакова все оставалась на той же неподвижной точке. На многочисленные, с разных сторон раздававшиеся упреки в бездействии Потемкин обыкновенно отвечал указанием на то, что не желает губить людей на кровопролитном штурме. Мы знаем, что Потемкину действительно были свойственны гуманные чувства по отношению к солдату. Но в данном случае аргумент о гуманности был не особенно убедителен. Бесконечная осада в зимние холода была для людей сама по себе достаточно изнурительна, а — главное — в конце концов пришлось-таки кончить дело штурмом, кровопролитность могла только увеличиться от того, что штурм был предпринят в такой момент, когда дежурный генерал объявил князю, что в лагере не осталось ни одного куска топлива, а обер-провиантмейстер добавил, что хлеба для солдат не хватит и на один день. Тогда Потемкин, наконец, решился на штурм, который вышел ужасным по размерам жертв.

Панегиристы Потемкина указывают на то, что ранее невозможно было взять Очакова. Однако Суворов готов был взяться за это дело и есть все основания полагать, что в устах Измаильского героя это предложение не было пустым звуком. Но Потемкин не внимал словам Суворова. Дело дошло до того, что 27 июля 1788 г. Суворов самовольно завязал большую схватку с турками, предпринявшими вылазку из крепости. Суворов надеялся подвигнуть этим Потемкина на штурм. Во время этой схватки принц де Линь уговаривал Потемкина атаковать другую сторону укрепления и тогда Очаков мог быть сломлен с гораздо меньшим кровопролитием, нежели это было при штурме 6 декабря. Но Потемкин не двинулся и попытка Суворова была осуждена на неудачу.

Но если бы Очаков и действительно был совершенно неприступен до того момента, когда Потемкин решился, наконец, на штурм, то и это обстоятельство не служило бы к чести военачальнических талантов Потемкина. Тогда является вопрос, нужно ли было вообще предпринимать эту осаду?

Компетентные военные историки положительно указывают, что для общего хода кампании было бы гораздо полезнее, если бы Потемкин не задерживался под Очаковым, — ибо для парализования стратегического значения Очакова достаточно было бы наблюдать Очаков отдельным отрядом, — а двинулся бы с главными своими силами к Дунаю, где успешно действовали Суворов и Румянцев, и соединился бы поскорее с австрийцами для общего наступления к Балканам.

История Очаковской осады замечательна той несокрушимой верой в Потемкина, которую проявила Екатерина, сама с нетерпением ожидавшая падения осажденной крепости. В это время наветы на Потемкина сгустились над его головой тяжелой тучей.

Екатерина сама видела по письмам Потемкина, что он впадает в какую-то затяжную бездеятельность и временами погружается в малодушие. Екатерина всячески ободряла своего друга, старалась возбудить в нем должную энергию и ни на минуту не поколебалась в своей уверенности в том, что только Потемкин может совершить все необходимое для конечного успеха и потому нужно терпеливо мириться с его недостатками. Эта вера в Потемкина, эта высокая оценка его сотрудничества крепка была в Екатерине по отношению ко всем отраслям государственной работы.

«Если бы весь мир восстал на князя, я — с ним!», — говаривала и писала Екатерина.