Исторические сочинения

Читал я: «все у них было общее»[1574], но читал также: «что это согласились вы искусить Духа Господня?»[1575]. И напротив, среди людей нашего века вижу я растущее безразличие, словно нет у них причин для страха. Все это и многое другое, что я решил опустить ради краткости, наблюдал я с жалостью в сердце и изумлением в душе. Ибо думал я: если не щадил Господь народ, избранный из прочих народов[1576], семя царское и народ святости[1577], о котором Он сказал: «Первенец мой Израиль»[1578]; если не щадил Он священников, пророков, царей многих столетий, не щадил апостола, служителя своего, и членов первоначальной церкви, когда они уклонялись от пути истины, то что же сделает Он с кромешной тьмою нашего времени? Ведь во время это к нечестивым и ужасным грехам, присущим всем несправедливцам мира сего, словно они родятся с ними, добавилась неустранимая и неразрешимая ноша неразумия и суетности.

Что же скажу я? Как могу я, убогий, взвалить на себя ношу, подобающую славному и знаменитому учителю, а именно противостоять натиску столь разрушительной бури и нарастающему в течение многих лет валу злодейства? Но я не могу видеть все это и молчать; это все равно что сказать ноге «смотри», а руке «говори»[1579]. Британия имеет правителей, имеет и надсмотрщиков[1580]. К чему им невнятные мои речи? Да, она имеет их, не много, но и не мало, однако они так согнулись под непосильной своей ношей, что еле дышат. Так то одни соображения, то другие попеременно терзали мой разум, подобно должникам; эта внутренняя борьба длилась уже долго, когда я прочел: «Время говорить и время молчать»[1581], и устремился, так сказать, в раскрытые врата страха. Заимодавец одержал наконец победу и сказал: если ты не настолько храбр, чтобы смело носить знак, украшающий златом свободы тех правдивых людей, что разумной природой своей близки к ангелам[1582], то подражай хотя бы той рассудительной, хотя и безгласной ослице, которую вдохновлял Дух Божий. Ибо не захотела она везти венчанного чародея, когда ехал он проклинать народ Божий, и направила его на узкую дорогу вдоль стены виноградников, хотя ей пришлось терпеть его удары, подобные вражеским. Она, словно перстом, указала ему на ангела небесного с обнаженным мечом, заступавшего им путь, хотя чародей не видел его в ослеплении жестокого упрямства и в гневе немилосердно хлестал ее по безвинным бокам[1583].

Радея о святом законе дома Божьего, ныне спешу я, по своему убеждению или по благочестивым настояниям братии, вернуть давно взятый долг[1584]. Труд этот хоть и плох, но, как я верю, правдив и дружествен всем верным воинам[1585] Христовым и строг к неразумным отступникам. Первые, если я не ошибаюсь, примут его со слезами, исходящими из любви Божьей; вторые же хоть и испытают скорбь, но это будет скорбь гнева и стыда разбуженной совести.

Однако прежде чем выполнить мое обещание, позвольте мне с Божьего соизволения рассказать немного о положении нашей страны, о ее сопротивлении, подчинении и восстании, о новом подчинении и тяжком рабстве, о вере и ее преследовании, о святых мучениках, о различных ересях, о тиранах, об опустошавших ее двух народах, о ее защите и последующем разорении, о втором отмщении и третьем разорении, о голоде, о письме к Агицию, о победе и злодеяниях; о неожиданном появлении врагов, о знаменитой чуме, о совете, о новых врагах, еще более свирепых, чем прежние, о разрушении городов, о судьбе выживших и о последней победе отечества, дарованной уже в наше время волею Божьей[1586].