Череда губительных реформ и неудачных экспериментов в сфере исторического образования и исторической науки (как и в других гуманитарных отраслях знания) самым негативным образом сказалась на положении истории и историков в первое советское десятилетие. В 1920-е гг. в вузах страны (тем более в Сибири) практически не существовало специальных структур для подготовки историков. Преподавание исторических дисциплин (и в вузах, и в школах) сводилось к обществоведению (история была лишь вспомогательным знанием, которое обслуживало социологические, политэкономические и иные марксистские конструкты), а традиционные исторические исследования перестраивались под революционную и историко-партийную тематику или в лучшем случае ориентировались на этнографические и краеведческие исследования – это было так называемое золотое десятилетие краеведения.
Разрушение привычных научных связей и уклада жизни, революционные потрясения, утрата прежней институциональной устойчивости привели к своеобразному феномену сохранения исторической науки в виде «местного» знания. «Народный» характер краеведения и по широте и активности участия основных его представителей, и по тематике материала помог сохранению и дальнейшей трансляции многих, зачастую главнейших элементов исторического знания. Именно краеведы на местном уровне под знаком сохранения музейных реликвий спасали элементы быта, библиотеки, скульптурные изображения, картины, архивы «дворянских гнезд», церковную утварь и метрические книги от варварского разграбления и уничтожения, сберегая и транслируя хотя бы и в таком виде историко-культурные ценности и знания.
В 1920-е гг. шел процесс перевоспитания на новых социально-политических принципах университетских профессоров, преподавателей и студентов. Перевоспитание шло со стороны партийных, комсомольских, профсоюзных и иных общественных организаций и структур. Создавались политико-идеологические кружки и организации, издавалась специальная литература, газеты, иная периодика. Однако периферийные (в т. ч. и сибирские) историки оказались организационно разобщены. Это приводило к потерям потенциальных возможностей провинциальных ученых в проведении научных исследований.
Идейное противостояние открыто стало проявляться в связи с необходимостью изучения общественных наук, в частности марксизма-ленинизма, осуществлением преимущественного приема в университет детей рабочих и крестьян, что строго регламентировалось разверсткой о приеме в вуз, появлением общественно-политических организаций, развернувших борьбу за утверждение марксистской идеологии во всех сферах жизни коллектива и выступавших против проявлений буржуазной идеологии.
В итоге к концу 1920-х гг. единственным результатом большевистской реформы гуманитарного сегмента высшей школы явилась разрушенная система классического исторического (равно как юридического и филологического) образования. В то же время эта чисто вузовская реформа оказала негативное влияние на всю систему не только высшего, но и среднего специального и школьного образования в стране. Конкретные гуманитарные знания в области юриспруденции, экономики, истории, филологии, философии и других наук были подменены преподаванием общих конструкций и закономерностей развития общества и государства, что не могло дать положительного результата в деле гуманитарного образования, прежде всего в средних школах.
Рассмотрев в ретроспективе опыт реформирования классического гуманитарного образования в 1920-е гг., можно увидеть, что при наличии некоторых изначально рациональных мотивов (практико-ориентированный и прикладной характер образования, приближение выпускаемых специалистов к реальным потребностям народного хозяйства и т. п.), в этой реформе был заложен ряд системных ошибок. Важнейшей из них была подмена классического гуманитарного образования, имеющего стратегическую для государства функцию, идеологически обусловленным обществоведческим знанием. Это предопределило в дальнейшем проблему нехватки квалифицированных гуманитарных кадров в стране (юристов, экономистов, историков и др.).