Историческое образование, наука и историки сибирской периферии в годы сталинизма

Вторая новая идеология была технократической. Государство рассматривало высшее образование и науку как средство обеспечения запросов народного хозяйства и обороны, соответственно, они должны были существовать в самой тесной связи «с жизнью» или «практикой». Технократический импульс коснулся и содержания программ. Доля лекций сократилась, а практических занятий, наоборот, возросла. Учебные программы были сокращены до трех лет за счет казавшихся излишними для практической деятельности общеобразовательных дисциплин. В дальнейшем в своих внешних проявлениях технократический импульс ослаб. Выразилась явная вторичность социальных и гуманитарных наук, не имевших прямого отношения к «практике».

В итоге разрушенная система классического исторического, юридического, филологического и философского образования привела к негативным социокультурным и даже политико-правовым последствиям в 1920–1930-х гг. Тогда само государство, придя к выводу, что пора положить конец всем экспериментам в области гуманитарного образования, в течение 1930–1940-х гг. начало восстанавливать систему гуманитарного образования в университетах страны.

Эта чисто вузовская реформа оказала большое отрицательное влияние на всю систему не только высшего, но и среднего специального и школьного образования в стране. Конкретные гуманитарные знания в области юриспруденции, экономики, истории, филологии, философии и по другим дисциплинам были подменены преподаванием общих конструкций и закономерностей развития общества и государства, что не могло дать положительного результата в деле гуманитарного образования, прежде всего в средних школах.

Сибирские историки оказались организационно разобщены. Это привело к потерям потенциальных возможностей сибирских исследователей в общих комплексных сибиреведческих и иных исследованиях.

Лишь позже, в начале 1930-х гг., советское руководство осознает всю пагубность данной реформы как для средней, так и для высшей школы СССР и в известном Постановлении СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 15 мая 1934 г. «О преподавании гражданской истории в школах СССР» будет сказано: «…преподавание истории в школах СССР поставлено неудовлетворительно. Учебники и само преподавание носят отвлеченный, схематический характер. Вместо преподавания гражданской истории в живой занимательной форме – с изложением важнейших событий и фактов в их хронологической последовательности, с характеристикой исторических деятелей – учащимся преподносят абстрактное определение общественно-экономических формаций, подменяя, таким образом, связанное изложение гражданской истории отвлеченными социологическими схемами»[60].

Рассмотренный период со всеми характерными для него структурными деформациями и содержательными перекосами оказал основополагающее и смыслоопределяющее влияние на все дальнейшее существование новой советской системы высшего исторического образования и научно-исторического знания. Все случившееся в эти непростые годы с исторической наукой, так или иначе, было обусловлено характером реализации модернизационной составляющей советского проекта. Экстремальные условия поиска новых форм восприятия, интерпретации и ретрансляции категории исторического определялись обстоятельствами уничтожения тонкой прослойки вестернизированных интеллектуалов новой властью и радикальностью властного дискурса, навязываемого ею массам, насильственным образом втянутым в модернизацию, социальные контуры которой во многом задавались параметрами их архаичного сознания. Революционность произошедших изменений в чем-то связана с искусственным торможением прежней государственностью эволюционных процессов, в т. ч. и в сфере высшего образования и науки.

Закрытие имевшихся исторических подразделений в университетах, так же как и различные организационные манипуляции с высшими учебными заведениями и научными учреждениями вообще, можно рассматривать как своеобразную «расчистку поля» внутренней периферии перед новым этапом научного строительства, основные направления которого были намечены научным сообществом еще до взятия большевиками власти. Тем более что кардинальной реконструкции в то время подвергалась прежде всего наука самого центра.

Парадоксально, но, несмотря на всю катастрофичность перемен, определенная стилевая и даже смысловая преемственность в характере научного освоения сибирского пространства все же сохранялась – примером тому может служить расцвет краеведения в 1920– 1930-е гг., носящий явные признаки иррегулярной самочинной колонизации региона, поддерживающей субъектное присутствие носителей исторического знания в условиях идейно-организационной изоляции от центра (московских и ленинградских историков) и даже его утраты (в плане слома исторического образования).