Историческое образование, наука и историки сибирской периферии в годы сталинизма

В свете этого представляется уместным коснуться вопроса о связи научно-преподавательской деятельности советских историков с партийными решениями, нашедшими свое отражение в материалах съездов КПСС и в текстах выступлений высшего партийного и государственного руководства. Более корректным видится определение советского властно-политического дискурса не как идеологического, но скорее идеологизированного (в том смысле, что форма его преобладала над содержанием). В какой-то мере то, что называют советской идеологией, было искусственно сконструировано еще в постреволюционную эпоху для потребления советским населением: для обеспечения лояльности, объяснения действий власти, создания ценностной структуры нового общества, актуализации той или иной проблемы и психологической мобилизации на ее решение. Эта семиотическая система была только лексически связана с европейским марксизмом и состояла из ряда основополагающих догм (относительно постоянных) и вспомогательного набора клише (менявшихся в зависимости от обстоятельств).

Переходя к взаимоотношениям советского государства и научно-исторического знания, с определенного времени привлекавшегося для решения внутриполитических задач, следует отметить одну парадоксальную особенность. Сам по себе советский проект явился попыткой реализации большевистской вариации марксизма. Изначальная футуристическая заряженность позволяет с полным правом отнести его к разряду модернистских утопий (наряду с национал-социалистическим Третьим рейхом, послевоенным Израилем и т. п.). В. И. Ленин отмечал, что корни марксизма кроются во французской традиции социалистического утопизма. Реалии кризиса модерна первой половины XX в. Определили масштаб советской утопии, претендовавшей на «земшарную» всеохватность и носившую, таким образом, миростроительный характер.

Другой исключительной важности момент заключался в том, что построение нового советского общества посредством воспитания (в т. ч. и исторического) нового советского человека проходило по большому счету на старых (если не сказать архаичных) основаниях. Дело в том, что уничтожение в годы революции и Гражданской войны тонкой прослойки «русских европейцев» оставило марксиствующих большевиков один на один с массами населения, сознание которых было не то что не готово к восприятию идей Маркса и Энгельса – оно не успело принять и переосмыслить категории и ценности буржуазного либерализма, на основе критики которых и возник собственно марксизм. Отсюда неизбежность вынужденной апелляции советского руководства к традиционным социоментальным основаниям российского общества, в общих своих чертах сформировавшимся в период позднего Средневековья (XV–XVI вв.).

Здесь тем не менее стоит отметить, что советский утопизм нашел себе благодатную основу, наложившись на столь же утопичный социальный идеал российского массового сознания. Советское историческое образование в данной ситуации осуществляло весьма специфическую функцию приводного ремня всей советской системы, передававшего социальную энергию политическим механизмам, преобразовывавшим ее в движение в заданном направлении. Оно играло роль своеобразного медиатора между глубинными пластами коллективного сознания и адресованной ему в обязательном порядке официальной картиной мира. И это, судя по всему, в полной мере осознавалось и подчеркивалось как властью, так и самим историческим сообществом.

Возвращаясь к вопросу идеологизированности советского общественно-политического дискурса, подчеркнем его агонистический характер, причем как внутренний (идея классовой борьбы), так и внешний (противостояние двух идеологий, двух систем – коммунистической и буржуазной). В первом случае агональное начало из настоящего обращалось в ретроспекцию в соответствии с марксистским каноном философии истории, что, в свою очередь, устанавливало проблемные рамки советской исторической науки. Во втором же случае из модуса настоящего задавались образ и модель будущего, определявшие содержание политико-воспитательной работы с населением. Нет нужды утверждать, что между собою они были органически связаны.

Глава 2. Трансформация партийно-государственной политики в отношении исторического образования и исторической науки в первой половине 1930-х гг. – возвращение истории