Историческое образование, наука и историки сибирской периферии в годы сталинизма

Несмотря на его неофициальность и полулегальность, студенты все же написали для своего общества устав, разработали структуру и порядок приема новых членов с поручительством и кандидатским стажем[351] (по примеру комсомола). Председателем этого общества стал студент пятого курса политехнического института И. Мелещенко, его заместителем – студентка-пятикурсница историко-филологического факультета Э. Гюнтер. В это общество вошли также некоторые студенты медицинского и педагогического институтов Томска. Заседания и встречи членов общества проходили в различных местах: в университетской роще, студенческих общежитиях, даже в аудиториях. В общество входили некоторые молодые люди, имевшие высокое положение в молодежной и комсомольской среде: член ВКП(б), сталинская стипендиатка, член пленума Томского горкома ВЛКСМ Э. Сергеева, члены Кировского райкома ВЛКСМ старшекурсницы историко-филологического факультета ТГУ В. Касаткина и М. Тарасова и др.[352]

Общество просуществовало недолго. Вскоре деятельность их организации привлекли к себе внимание управления органов госбезопасности и было начато следствие по этому делу, однако обвинить их ни в антигосударственной, ни в антипартийной деятельности не удалось[353]. Участники этой группы отделались лишь строгими выговорами, и общество прекратило свое существование.

Вместе с подобными безобидными случаями на факультете в послевоенные годы случались и более серьезные дела. В конце 1940-х гг. на историко-филологическом факультете ТГУ было инициировано дело студента-историка Е. Чепыжного. Суть его заключалась в следующем. В дружеской беседе с комсоргом своей группы он как-то выразил сомнение в действительности тезиса о том, что русские всегда и во всем были первыми – в культуре, науке, социальной и политической сферах. Стоит напомнить, что все это происходило на фоне развернувшейся кампании по борьбе с космополитизмом. Комсорг, проявив бдительность, сразу же сообщил об том разговоре в органы госбезопасности, после чего у Е. Чепыжного начались серьезные проблемы. По результатам расследования его дела в УМГБ по Томской области и на партийном собрании университета студента хоть и не выгнали из вуза (что было исключительным для того времени случаем) но, правда, исключили из комсомола[354]. Он отделался, таким образом, достаточно легко.

В конце 1940-х – в первой половине 1950-х гг., по многочисленным воспоминаниям студентов и преподавателей того периода (до середины 1950-х гг., т. е. до XX съезда КПСС), у студентов-историков, особенно в среде бывших фронтовиков (фронтовиков в общем числе студентов было примерно половина от всего состава), обычным делом было публичное высказывание своего критического мнения по тому или иному вопросу внутренней или внешней политики советского правительства и международных отношений. Кроме того, бывшие фронтовики, являясь особой категорией студентов на факультете, позволяли себе в эти годы слушать запрещенные в СССР радиопередачи «Голоса Америки» и радио «Свобода», читать запрещенную литературу. Не проходило и года во второй половине 1940-х – начале 1950-х гг., как кого-либо из студентов-историков не арестовывали органы госбезопасности по обвинению в антисоветской агитации и пропаганде[355]. Разумеется, что эти обстоятельства порождали собой и трения в самом студенческом коллективе, создавали атмосферу недоверия и подозрительности друг к другу, провоцировали доносительство.

Студент историко-филологического факультета ТГУ послевоенных лет Д. М. Зольников вспоминал, что его коллеги студенты-историки А. Кропочкин и Ф. Ломов в общежитии и вне его любили поговорить «про политику». В своих разговорах они возмущались тяжелым положением народа, в первую очередь колхозников, видели причиной тому злоупотребления партийного и государственного аппарата, советских нуворишей, ими велись разговоры и о «богатой жизни в США». В итоге над ними состоялся суд, в результате которого А. Кропочкин был приговорен к 10 годам заключения, а Ф. Ломов к 8 годам[356]. Оба они были реабилитированы после смерти Сталина. Ф. Ломов в середине 1950-х гг. даже вернулся в Томск и продолжил обучение на историко-филологическом факультете.

Другим показательным примером свободомыслия на факультете во второй половине 1940-х гг. являлось то, что студенты довольно свободно в общежитиях устраивали неформальные дискуссии и споры по разным проблемным вопросам. Однажды они даже обсуждали тему, где ее лейтмотивом был вопрос «Где жизнь лучше, в США или в СССР?»[357].