Истории Фирозша-Баг

Около одиннадцати снаружи раздается какой-то шум. Потянувшись, я включаю радиочасы. День солнечный, занавески ярко освещены. Из любопытства встаю и вижу на парковке у входа в здание черный «Олдсмобиль 98». Старик, весь закутанный, сидит в кресле-каталке, на его шее в несколько слоев намотан шарф, как будто с целью ее обездвижить на манер воротника Шанца. Его дочь и какой-то другой человек, владелец машины, помогают ему встать с кресла и сесть на переднее сиденье, подбадривая словами вроде «вот так», «это нетрудно», «молодчина». Из открытой в холл двери Берта тоже кричит нечто подбадривающее, но в ее случае это всего лишь слово «да», повторяемое с разной громкостью, высотой и варьированием длины гласного. Возможно, незнакомец – сын старика: у него такие же черные как смоль волосы и проницательные глаза.

Может быть, старику стало плохо и ему требуется срочная медицинская помощь? Но я быстро отбрасываю эту мысль – здесь не Бомбей, приехала бы скорая. Вероятно, они просто берут его покататься. Если этот человек – его сын, то интересно, где он был все это время.

Старик наконец усаживается в переднее кресло, каталка убрана в багажник, и они отъезжают. Тот, кого я принял за сына, поднимает глаза и, прежде чем я успеваю ретироваться, видит меня в окне, поэтому я машу ему рукой, и он машет в ответ.

Днем я отношу в прачечную кучу одежды. В обеих стиральных машинах завершился цикл, и одежда внутри ждет, когда ее переложат в сушилку. Следует ли мне вынуть ее и положить сверху на сушилку или подождать? Решаю ждать. Через несколько минут приходят две женщины. Обе в банных халатах и курят. Я не сразу узнаю в них два моих разочарования, загоравших летом в бикини.

– Не надо было ждать, вы могли вынуть одежду и начать стирать, дорогуша, – говорит одна. У нее шотландский акцент. Этот акцент – один из немногих, которые я научился распознавать. Как и листья клена.

– Ну, – говорю я, – некоторым может не понравиться, что чужой человек трогает их одежду.

– Вы не чужой, дорогуша, – отвечает она. – Вы живете в этом доме. Мы вас видели раньше.

– К тому же у вас чистые руки, – включается в разговор другая, – до моих вещей можете дотрагиваться, когда хотите.

Старая рогатая корова. Интересно, что у них под халатами. Оказывается, немного. Я это узнаю, когда они наклоняются, чтобы переложить вещи в сушилки.

– До скорой встречи! – говорят они и уходят, оставив меня в эротическом возбуждении от дыма, духов и ложбинки меж грудей. Я запускаю стиральные машины и ухожу, а когда возвращаюсь, сушилки уже пусты.

ПЖ сообщает:

– Сегодня сын вывез старика покататься. У него большая и красивая черная машина.

Не желая упустить свой шанс, я вставляю:

– «Олдсмобиль 98».

– Что?

– Машина. Это «Олдсмобиль 98».

Ей совсем не нравится, что информация исходит не от нее, а от меня. Она явно недовольна и уходит к себе с кислой миной.

Мама и папа заканчивают первые пять рассказов, и мама очень расстраивается, прочитав некоторые из них; говорит, он, наверное, там очень несчастен – все его истории про Бомбей, он вспоминает каждую мелочь из своего детства, все время о нем думает, хотя находится в ста тысячах миль отсюда (мой бедный сынок), я думаю, он скучает по дому, по нам, по всему, что оставил, потому что, если бы ему было там хорошо, он не писал бы про это, ведь там столько новых идей, которые дает новая жизнь.

Но папа с ней не согласен: говорит, что это вовсе не означает, что сын несчастлив, все писатели работают одинаково, они обращаются к памяти и опыту и из них создают истории, кое-что изменяя, кое-что добавляя, кое-что придумывая, все писатели прекрасно помнят подробности своей жизни.

Мама спросила, как ты можешь знать точно: он вспоминает все это, потому что писатель, или он начал писать, потому что несчастен, думает о прошлом и хочет его сохранить, сочиняя рассказы? Тогда папа говорит: твой вопрос неразумен, и в любом случае сейчас моя очередь читать следующий рассказ.