Истории Фирозша-Баг

– Дорогие мои родные, дорогие мои друзья, если ровно через десять лет с той минуты, когда я сейчас стою перед вами, я не стану настоящим канадцем, то вернусь назад. Обещаю. Так что, пожалуйста, не спорьте больше. Развлекайтесь!

Его слова были встречены криками «Ура!» и «Вот это правильно!». Ему сказали, что он не должен будет чувствовать неловкость и что на родину никогда не стыдно возвращаться.

Но вскоре бедная мать оттащила Сароша в сторону, отвела в дальнюю комнату, вытащила из сумки старую зачитанную книгу и сказала:

– Я хочу, чтобы ты положил руку на «Авесту»[146] и поклялся, что сдержишь свое обещание.

Он ответил, что такие глупости ни к чему, он просто пошутил. Но она настаивала:

– Кассам кха[147] – на «Авесте». Это последняя просьба, которую ты выполнишь для матери. Кто знает, когда мы снова увидимся?

Голос ее задрожал, как бывало всегда, когда ее охватывали глубокие переживания. Сарош подчинился, книгу убрали в сумку. А мать продолжала:

– Лучше жить в нужде среди родных и друзей, которые тебя любят и заботятся о тебе, чем быть несчастным среди пылесосов, посудомоечных машин и больших сверкающих автомобилей.

Она обняла его, и они вернулись к гостям продолжать отмечать его отъезд.

Неосторожные слова Сароша, произнесенные тогда, постепенно выкристаллизовались в обязательство, данное не только гостям, но также самому себе и матери. Оно не исчезло за все годы, проведенные в новой стране, напоминая ему каждое утро, что должно произойти к концу десятого года, как напомнило и теперь, когда он слезал с унитаза.

Джахангиру хотелось, чтобы хихиканье и фырканье вокруг прекратилось: оно его раздражало. Всегда, когда Нариман так продуманно выстраивал предложения и с такой тщательностью подбирал слова, как делал это сейчас, Джахангир, получал огромное удовольствие от его рассказа. Иногда, прогуливаясь в Висячих садах или сидя в одиночестве на каменных ступеньках корпуса «С», он заучивал некоторые слова или словосочетания, употребленные Нариманом, повторял их про себя и вновь наслаждался красотой их звучания. Бормотание про себя совсем не помогало ослабить изоляцию, которой его окружили другие ребята, словно завернув в тяжелое покрывало, но он давно к этому привык.

Нариман продолжал:

– В собственной квартире Сарош садился на корточки босиком. А в других местах, где приходилось заходить в туалет в ботинках, он, прежде чем залезть, аккуратно постилал на сиденье туалетную бумагу. Он догадался так делать после того, как в первый раз его ботинки оставили предательские отпечатки. Пришлось их оттирать мокрым бумажным полотенцем. К счастью, тогда никто ничего не увидел.

Но ему не так-то легко было скрывать свою привычку. Мир туалетных комнат очень интимный, но в то же время и очень публичный. Отсутствие ног в щели под дверью кабинки, запах испражнений, шорох туалетной бумаги, что-то увиденное мимоходом в промежутке между дверью и дверным косяком – все это вместе говорило только об одном: о присутствии в кабинке иностранца, который ведет себя не так, как все. И если человек снаружи мог унюхать в проникавших через дверь веяниях, что там делает Сарош, то и бедный, несчастный Сарош тоже чувствовал в воздухе нечто зловонное: присутствие ксенофобии и враждебности.

«Какое пиршество! – думал Джахангир – Какое словесное пиршество! Это будет самая прекрасная история Наримана». Он просто знал это – и все.

– Но Сарош не сдавался. Каждое утро он усаживался на унитаз, тужился и кряхтел, кряхтел и тужился, корчился и извивался на белом пластиковом овале без всякого результата. Намучившись, он легко вспрыгивал на унитаз, так как уже научился хорошо держать равновесие, и без особых усилий заканчивал свои дела.

Долгие часы, проведенные утром в туалете, создавали для Сароша новые сложности. Несколько раз он опаздывал на работу, и в один из таких дней его вызвал начальник:

– Вот ведомость учета рабочего времени за этот месяц. Вы опоздали одиннадцать раз. В чем дело?

Здесь Нариман остановился, потому что скрипнула, открываясь, дверь его соседа Рустом-джи. Тот с хмурым видом выглянул наружу и проворчал:

– Паршивые бездельники, сидят весь вечер у людей под дверью и мешают. А взрослые их к тому же еще и поощряют.

Он постоял немного, почесывая седеющие волосы на груди, до которых было легко добраться через судру, потом ушел к себе. Мальчишки сразу же принялись тихонько повторять нараспев: «Рустом-джи жадюга! Рустом-джи жадюга!»

Нариман с неодобрением поднял руку. Но втайне был доволен, что прозвище, которое он дал Рустом-джи, когда тот отказался внести свой взнос на покраску здания, все еще пользуется популярностью.

– Тише, тише! – сказал он. – Хотите слушать дальше или нет?

– Хотим, хотим!

Скандирование смолкло, и Нариман продолжил рассказ:

– Так вот, начальник сказал Сарошу, что он слишком часто опаздывает на работу. Что мог ему ответить бедный Сарош?

– Что, дядя Нариман? – прозвучал рефрен.