Истории Фирозша-Баг

Однажды, проезжая мимо Марин-драйв, я увидел сидящего в одиночестве человека, который показался мне знакомым. Я остановился. Сароша я признал не сразу, таким безнадежным и скорбным был его вид. Припарковав «зеницу ока», я направился к нему со словами: «Привет, Сид! Что ты тут делаешь совсем один?» Он ответил: «Нет-нет! Больше не называйте меня Сидом, это имя напоминает мне обо всех моих несчастьях». И тогда на парапете Марин-драйв он поведал мне свою печальную и горькую историю. Волны бились в тетраподы, уличные торговцы кричали про кокосовую воду, сок сахарного тростника и пан.

Когда Сарош закончил свою повесть, он сказал, что поведал мне эту печальную сагу, потому что знает, что я рассказываю истории ребятам в Фирозша-Баг, и он хочет, чтобы я рассказал эту тоже, особенно тем, кто планирует уехать за границу. «Скажите им, – попросил Сарош, – что мир может быть обманчивым, а мечты и амбиции часто ведут к самым губительным ловушкам». Когда он произносил эти слова, я чувствовал, что сам он где-то далеко, может, в Нью-Дели на том собеседовании, и видит себя таким, каким был тогда в предвкушении той жизни, которая казалась ему полной надежд и обещаний, раскрывавшихся перед ним бесконечной чередой. Бедняга Сарош! Но потом он уже снова был рядом со мной на парапете.

«Прошу вас, – сказал он, и прежнее чувство юмора возвращалось к нему по мере того, как его голос звучал все басистее, чтобы произнести его любимые строки из "Отелло", – здесь Нариман и сам выдал бас-профундо[151]: – “Я вас прошу в отчете о всем случившемся меня представить таким, каков я есть: не обеляя и не черня”[152], сказать, что жил в Торонто, как мог, парсийский юноша. Причем добавьте, что для одних все это хорошо, а для других все плохо. Но для меня та жизнь из молока и меда занозой в задней части оказалась».

В этом месте Нариман позволил сдавленному хихиканью перерасти в смех. Мальчики закричали «Здорово!» и громко захлопали. «Еще! Еще!» – просили они. Наконец Нариману пришлось их утихомирить, предостерегающе указав на дверь жадюги Рустом-джи.

Пока Керси и Вираф шутили и прикидывали, как все-таки отнестись к рассказу, Джахангир протиснулся к Нариману и сказал, что это была самая лучшая из его историй. Нариман похлопал его по плечу и улыбнулся. Джахангир ушел, задумавшись, был бы Нариман так же популярен, как доктор Моди, если бы тот был жив. Вполне вероятно. Ведь их любили по разным причинам: доктор Моди оставался общительным всегда, а у Наримана лишь периодически случались позывы к бытописанию.

Но теперь выступила группа ребят, которым на прошлой неделе очень понравилась история про Савукшу. Пользуясь на редкость хорошим настроением Наримана, они принялись упрашивать его рассказать еще.

– Дядя Нариман, расскажите про Савукшу-охотника. Вы уже начинали рассказывать про него.

– Какого охотника? Не понимаю, о чем вы.

Он отказывался вспоминать и поднялся, чтобы уйти. Но его не отпускали. Мальчики начали скандировать:

– Хо-тим Са-вук-шу! Хо-тим Са-вук-шу!

Нариман опасливо покосился на дверь Рустом-джи и успокаивающе поднял руки.

– Ладно, ладно! В следующий раз снова расскажу про Савукшу. Про Савукшу-художника. Историю о парсийском Пикассо.

Одолжи мне свой свет

…Все огни твои зажжены —

куда же идешь ты с лампой?

Мой дом темен и пуст —

одолжи мне свой свет.

Рабиндранат Тагор

Гитанджали

Мы уехали из Бомбея в один и тот же год. Сначала Джеймс в Нью-Йорк, потом я в Торонто. Поскольку мы оба стали иммигрантами в Северной Америке, общий опыт должен был бы хоть в какой-то мере сохранить наше знакомство. А оно было долгим, начиная с учебы в школе Святого Хавьера.

Поддерживать знакомство не так уж и трудно. Иное дело – дружба. Поэтому странно, что это знакомство полностью прекратилось, что Джеймс исчез из нашей жизни, моей и Перси, и теперь я не могу представить его даже в качестве проходного персонажа, заполняющего пробел в общем действии или влияющего на ход событий.

Джамшед – друг моего брата. Мы втроем ходили в одну и ту же школу. Джамшед и мой брат Перси были оба на четыре года старше меня, учились в одном классе и много времени проводили вместе. В обеденный перерыв, однако, им приходилось расставаться, потому что Джамшед не ел там, где обедали мы с Перси – в школьном спортзале, который в обед использовался как столовая.