Истории Фирозша-Баг

После нескольких хоровых занятий она пошла с ним в кино, и Джахангиру было трудно поверить, что на этот раз в темный зал открывавшихся перед ним возможностей он явился не один. После перерыва она слегка массировала себе правое запястье, потому что потянула его накануне. Он спросил, очень ли больно, и потом с гордостью вспоминал, что ему хватило мужества и сообразительности молча погладить это запястье, когда она положила свою руку ему на колени. Волнение, возникшее глубоко в груди, росло с каждым его движением. Вскоре их пальцы переплелись, сначала неуклюже, но потом указательный, средний и безымянный пальцы обоих нашли свое место и, соединившись, сжались. Он ужасно возбудился, но на большее не осмелился. Слишком быстро на экране появился флаг, и зрители встали при звуках «Джанаганаманы»[167]. Его, возбужденного, словно окатили холодной водой. И остались только неприятная боль, отвратительные последствия нереализованного желания, как будто кто-то заехал ему в пах коленом.

Поезд уже несколько минут стоял на какой-то станции. Джахангир положил ногу на ногу. Он был сам себе противен. Снова возбудился при воспоминании о том, как держал ее за руку. Он читал в различных журналах и книгах, что в Америке пятнадцатилетние мальчики могут регулярно наслаждаться сексом и для этого у них есть личное пространство, а вот он в свои девятнадцать все еще девственник и не может совладать с собой при одной только мысли о том, как держал ее руку. Все это несправедливо и обидно.

Поезд проезжал земли фермеров. Поля были сухие, коричневые и голые, а ту небольшую растительность, которая еще цеплялась за жизнь, солнце опалило до желтизны. Муссоны снова запаздывали, и здесь, за городом, их отсутствие явственно отражалось в пейзаже.

В городе тоже возникли сложности. Квоту на водопроводную воду урезали, и Джахангир в последний месяц вставал в пять утра, чтобы помочь матери наполнить баки для мытья, уборки и готовки, прежде чем воду отключат в шесть часов.

Тощие стада паслись на полях среди жнивья. Мимо него в опасной близости проносились телеграфные столбы. Эти столбы периодически раскалывали черепа тем, кто ехал, свисая с дверей и окон электричек, и обеспечивали данные для статистики смертности, точно фиксируемой в городских газетах. Статистика смертности газетами не выпячивалась и помещалась на внутренних страницах – там же, где и сообщения о нападениях на представителей той или иной касты в одной деревне и об убийствах браминами хариджанов[168] в другой.

В первый раз она зашла к нему домой совсем ненадолго. Он заранее предупредил родителей, надеясь, что мать поймет намек и снимет с головы матхубану. Белый полотняный платок делал ее похожей на отсталую деревенскую тетку из Навсари[169] – так он сам для себя недавно сформулировал. Однако ему все же пришлось пережить несколько мгновений стыда и смущения. Он быстро представил их друг другу, затем последовала неловкая тишина, а потом они вдвоем ушли на репетицию хора.

Позже, когда Джахангир вернулся домой, мама за ужином заявила, что ему не следует слишком часто общаться с этой девушкой.

– Сейчас в любом случае не время встречаться с девушками. Подожди, когда ты закончишь колледж, станешь сам зарабатывать и сможешь себе такое позволить.

А пока, если он с разрешения матери и уходил иногда из дома, то все равно ему следовало возвращаться к восьми. Нельзя было допустить, чтобы он задерживался дольше и дело приняло бы более серьезный оборот.

Джахангир сказал, что он будет приходить к восьми, если она перестанет носить матхубану.

– Мне нет дела до твоих условий, – сказала миссис Бальсара, спрятав обиду за грубостью. – То, что я говорю, пойдет тебе только на пользу.

По ее словам было очевидно, что девушка происходит из более состоятельной семьи и он будет чувствовать себя неловко, приспосабливаясь к ее образу жизни.

– Поверь материнской интуиции. Я думаю лишь о твоем счастье. Кроме того, это первая девушка, с которой ты начал встречаться. А вдруг ты встретишь другую, и она тебе больше понравится. Что тогда?

– Тогда я перестану встречаться с этой.

– Но как же ее чувства? Ты ведь, возможно, подаешь ей серьезные надежды.

– Ни у кого нет никаких серьезных надежд. Твои возражения – просто глупость.

– Когда речь идет о девушке, все серьезно. Но в твоем возрасте этого не понять.

Ужин закончился без особых неприятностей. Чего не скажешь о многих последующих вечерах. Каждый день разговоры за ужином становились все более нервными. Поначалу слова выбирались осторожно, чтобы сохранить видимость демократической дискуссии. Вскоре, однако, напряжение взяло верх над их усилиями, и ежедневный изматывающий сарказм стал привычным. За ужином всякий раз выдвигались обвинения, иногда с вплетенными в них новыми колкостями:

«Что-то такое есть в ее манере говорить. Без должного уважения.

Видел, что на ней было надето? Такая короткая юбка. И слишком много косметики.

Думаешь, раз ты с ней встречаешься, электричество для тебя бесплатно? С утра до вечера гладишь рубашку и брюки».