Истории Фирозша-Баг

– Мы всего лишь обычные люди, поэтому как мы можем понять все, что Бхагван-Баба скажет или сделает, откуда нам знать, почему его духовность проявляется так, а не иначе? – Мужчина остановился, а потом добавил елейным голосом: – Нам остается только стоять и ждать, когда Баба будет готов сойти к таким заблудшим душам, как вы и я.

Такая чрезмерно благочестивая речь вызвала у Джахангира неловкость. Ему было неприятно, что родители поддерживают говорящего, благоговейно кивая в знак согласия. Но тут как раз появился Бхагван-Баба. Два человека вели его под руки. Во дворе послышалось что-то вроде общего глубокого вздоха, затем по толпе пробежал шепот, и все стихло. Баба вышел босиком, в белой курте-паджаме[172] и выглядел очень слабым. Он был лыс, но с седой бородой, короткой и щетинистой. И в темных очках.

– Иногда он снимает очки, – прошептал мужчина, – но сразу же снова надевает. Все ждут этого момента, чтобы увидеть его глаза. Что именно это значит, мне не понять. Но то, что это крайне важно, абсолютно точно.

Два маленьких мальчика и их старшая сестра залезли на садовые качели в углу огорода. От карабканья детей качели начали со скрипом раскачиваться. Сестра, отталкиваясь ногами, помогала движению качелей. Когда они летели вперед, у девочки раздувалась юбка, а потом, когда шли назад, опадала. Вперед-назад, раздувалась-опадала.

Следуя давнишней привычке, Джахангир изогнул шею и встал в такую позу, чтобы было лучше видно. Начав ходить в колледж, он открыл это приятное времяпрепровождение, не подвластное закону убывающей доходности. Волнение, которое он испытывал при спускании с лестницы, иногда не давало ему как следует сосредоточиться на занятиях. На каждый этаж вело два пролета, и при огибании прекрасной резной балясины в конце первого лестничного марша его глаза поднимались наверх. Там над ним плыл поток женских трусиков, летел каскад райских треугольничков между девичьих ног, и он спускался медленно, держась за перила, чтобы не потерять равновесие от столь пьянящего вида.

Возбуждение, которое он испытывал от этого занятия, оказалось под большим вопросом после того дня, когда на репетиции хора с ним впервые заговорила она. Он понимал, что девушка вполне могла быть в толпе спускавшихся, когда его голова находилась в положении под прямым углом к туловищу. Было бы убийственно, если бы она заметила его в таком виде, ведь она считала его скромным и, несомненно, имевшим только чистые помыслы. Как и его мать, которая до недавнего времени с гордостью говорила: «Мой Джахангир такой тихий, хороший мальчик, делает чун или чан[173]. Делает все, что я попрошу». Что бы ей открылось, если бы она смогла заглянуть в его похотливые мысли! И какая ирония в том, что две такие разные женщины разделяют одно и то же заблуждение, будучи обмануты одинаковым образом!

Садовые качели напомнили ему о людях, тренировавшихся на детской площадке. Теперь, прогуливаясь по Висячим садам, он обходил то место с большим радиусом, предпочитая думать, что и детская площадка, и люди на ней остались в прошлой жизни, которая закончилась навсегда. Он задумался о том, продолжают ли они ходить туда каждый вечер, развились ли их мускулы с тех пор, как он видел их последний раз больше двух лет назад.

Детям надоело качаться, и качели потихоньку останавливались, приходя в первоначальное неподвижное положение. Их скрип становился все реже и реже и наконец стих окончательно. Джахангир отвернулся, гордясь, что подсмотрел все, что хотел. И не просто подсмотрел, а сделал это во дворе у Бхагван-Бабы в окружении паломников с благочестивыми помыслами, и этот оттенок богохульства был ему особенно приятен. Святоша, стоявший впереди, на время замолк и больше не делился своими исключительными познаниями. Подошла его очередь. Он улыбнулся Джахангиру с родителями и ступил на веранду. Солнце поднималось все выше, так что скоро надо будет поливать тыкву и помидоры. В слабом шуршании листьев угадывался легкий ветерок.

Подошла их очередь. К Джахангиру вернулись мрачные предчувствия и неуверенность. Он стал нервно рыться в карманах в поисках фотографии и только потом вспомнил, что еще в поезде, пока родители спали, переложил ее из бумажника в карман рубашки.

– С чего мы начнем? – спросил он. – Мне надо сначала показать фотографию?

Мама сказала, что сама все сделает. Единственное, что от него требуется, это внимательно слушать Бхагван-Бабу.

От дома Бхагван-Бабы до станции путь по грязной дороге был недолгим. Родители с Джахангиром шли молча и быстро. Усиливавшийся ветер дул им в лицо. Небо затянули унылые облака, не предвещавшие дождя.

На грязной дороге больше никого не было. Злое дневное солнце сменили тяжелые и душные воздушные массы, двигавшиеся над землей. Тучи пыли поднимались при малейшем усилении ветра, и мама закрывала рот и нос платком. Несколько простых лачуг и хибарок по обеим сторонам дороги были единственными постройками на бесплодной голой земле. Их жильцы со впалыми щеками провожали пустыми глазами идущие к станции три фигуры.