Он вышел из Садов через ворота, противоположные тем, в которые вошел. Там, где сидел
Джахангир быстро оттуда ушел. Там было что-то жутковатое. Назад в Висячие сады, а затем в сторону дома, вниз по склону.
Но по дороге он решил слегка отклониться от маршрута и заглянуть на детскую площадку. Подходя к ней, он почувствовал, что его сердце забилось сильнее. Интересно, будут ли там те, кто обычно приходит тренироваться.
Он услышал тяжелое дыхание людей раньше, чем их увидел, поспешил завернуть за угол живой изгороди и встал на свое старое место. Незаметный для них, он смотрел на движения потных тел. К нему вернулось прежнее восхищение при виде этих перекатывающихся, выпирающих мускулов. В их ритмичности и симметрии, в уверенной пульсации, в послушных реакциях конечностей он вновь ощутил то, что всегда находил до странности притягательным, и вспомнил занятия в спортзале школы Святого Хавьера: запах пота, разлитый повсюду дух товарищества, похлопывание по оголенным плечам, выискивание самой волосатой груди, самых мохнатых подмышек, самых длинных лобковых волос, захваты и толчки, веселье, частью которого он никогда не был, вечно не принятый в компанию, вечно сам по себе.
И сейчас, когда он смотрел на этих парней, вечерами качающих свое тело, его охватило дикое желание. Выйти из укрытия, дотронуться до их мускулатуры, почувствовать ее крепость, присоединить свое тело к этим движущимся телам. Поучаствовать в дружеском соревновании – кто больше отожмется, кто победит в армрестлинге. Или вместе что-нибудь кряхтя поднимать.
Но длилось это лишь мгновение. У меня так никогда не получалось, буду выглядеть дураком. Посмеявшись над собой, он почувствовал себя лучше и двинулся дальше. Как будто напряженные, тугие мускулы этих тренирующихся людей размяли и отбросили его беспокойство и тревогу по поводу Бехроз, Бхагван-Бабы и родителей. Нет никакой ловушки, я сам могу управлять своей судьбой.
Чтобы узнать, где он был, мама начала задавать наводящие вопросы. Осторожно подходила поближе в надежде рассмотреть его лицо, нет ли там подозрительных отметин или пятнышек, а также рубашку и воротник на предмет сомнительных потертостей. Вместо того чтобы проигнорировать это обычное обследование, он сказал:
– Ты ничего не увидишь. Бероз никогда не красится, когда мы идем целоваться-обжиматься.
Мать схватилась за горло обеими руками.
– Когда сын говорит матери такие непристойные слова, это конец.
Папа одернул его в свойственной ему более мягкой манере:
– Тебе должно быть стыдно так разговаривать.
На следующий вечер его опять потянуло в Висячие сады. Отсутствие дождя явственно проявлялось в померкшей пышности лужаек, но радостно было видеть, что кое-где зелень еще сохранялась. Все фонтаны стояли без воды, цветные фонарики не горели, а маленький водопад превратился в серый, высушенный солнцем каменистый склон. После нескольких минут бесцельного блуждания он подошел к уступу, выходящему на море, самому уединенному месту в Садах. Со всех трех сторон он был окружен густым кустарником и деревьями, а с двух деревянных скамеек открывался прекрасный вид на пляж Чаупатти, от «Ожерелья королевы» и дальше по Марин-драйв до современных небоскребов, выросших, как грибы, в Нариман-Пойнт.
Однажды прохладным декабрьским вечером они с Бехроз уже приходили сюда. Тогда обе скамейки стояли свободные. Дул легкий ветерок. Они сели, он обнял ее, и они стали смотреть на небо, чтобы заметить первую звезду. Банд любителей подглядывать нигде поблизости не наблюдалось, и у Джахангира созрел план: когда стемнеет, повернуть к себе ее голову и поцеловать. Через несколько мгновений она протянула руки к его лицу – похоже, у нее тоже был свой план. Но тут раздались шаги. Он замер и, вырвавшись из ее рук, отпрянул.
Пришедшие мужчина и женщина заняли вторую скамейку и начали страстно целоваться. Казалось, руки мужчины сновали повсюду – скользили вниз по женской блузке, поднимались вверх по юбке. Джахангиру и Бехроз не надо было даже смотреть, они и без того чувствовали это лихорадочное хватание.