Истории, пожалуй, круче, чем у вашего браузера [сборник]

А Павел творил, перенося свои неврозы, мечты и комплексы на единственную имевшуюся в распоряжении материю. Влад осторожно прикрыл дверь — нужно сходить в магазин. Жизнь есть жизнь, как пролаяла однажды некая англоязычная группа, и он хотел дать любимой женщине и художнику посуществовать в наэлектризованной, пропитанной тягуче-жгучей откровенностью, запертой комнате только вдвоем. На присутствие соучастника-наблюдателя приходилось расходовать часть энергии — словно разгоняющемуся болиду Формулы-1 периодически сворачивать со скоростной трассы на маленькую боковую.

Главное в заезде — финиш, а к финишу Влад успеет.

4

Через час Влад тихо отпер дверь и заглянул в новоявленную мастерскую. На удивление (а может и нет) все осталось по-прежнему. Длинноволосый размашисто писал, облизываясь глазами и мыслями на творение рук, картина обрастала деталями, за окном сгущались лиловые сумерки. Нина лежала в той же позе, но изменилось выражение глаз. Умей взгляд обжигать — спалил бы, он говорил (да что говорил, кричал!) языком чувств, который художник обязан понимать в силу профессии.

Но Павел был занят Ниной с картины — ее ослепительной грудью, волнами ребер, окаймлявшими, как берега лагуну, бархатный нарисованный живот. У Нины реальной грудь ходила ходуном, лагуну крутило водоворотами, из расщелины зубов выполз язык и круговым движением оставил след на пересохших губах. Павел не видел. Казалось, его унесло по ту сторону яви, в кощунственное Зазеркалье, где желания обретают свободу, иллюзии обретают плоть, и эта плоть торжествует. В мечтах он попирал небосвод и людские законы, впивался в жертву, взрывал изнутри и поливал искрами фейерверков…

Увы, Музы не терпят насилия. Худосочные руки продолжали творить, но взгляд постепенно тух. Узкие плечи сгорбились. Павел остановился и протер очки.

— На сегодня все.

Наскоро собравшись, он ушел. И только запах… да, запах. Запах остался. И еще нечто столь же невещественное.

Туманным взором Нина проводила художника. Она не шелохнулась — тоже была не здесь, а далеко за гранью времени и чувственности. Она растеклась по этой реальности и не верила происходящему.

Дверь еще не захлопнулась, а Влад уже скользнул к дивану. Колени опустились на пол, губы прильнули к любимым ямочкам.

— Любимая…

Нина схватила его за волосы:

— Любимый…

5

На третий день художник пришел взъерошенный, неразговорчивый. Пройдя в комнату, он уставился на картину.

Нина разделась грациозно и непринужденно, будто всю жизнь тренировалась, и возлегла на алтарь искусства — как ее плотский символ, коварная жрица и ждущая наказания жертва в одном лице.

Павел не глянул в ее сторону. Внимание поглотило собственное творение. Он был не в восторге. Влад встал рядом.

— Не нравится?

Павел тоскливо скривился.

Нина, которая на картине, была пленительна и гармонична, ярка и загадочна. Но…

Это была просто картинка. Без внутреннего света, что отличал работы Павла от прочих.

Картине недоставало души. Влад не заказывал кич, а Павел не занимался глянцевым ширпотребом.

— Это не совсем то, — высказал Влад обоюдные мысли.

— Совсем не то, — уточнил Павел.

С дивана нервно прислушивалась к разговору жена: чем недовольны эти вечно неудовлетворенные жизнью мужчины?

— Должно быть видно сразу и без вариантов, — продолжил Влад, — эта богиня — женщина любящая и любимая, желанная и желающая. Она должна волновать меня как зрителя не меньше, чем волнует в жизни как мужчину.

— Будем работать. — Павел сконфуженно глянул в сторону модели.

Нина была именно такой, какой Владу хотелось видеть ее на холсте. Волшебным ключиком в мир красок и цветов. Рискованно раскованной в дразняще-фантастической наготе и возбуждающей фантазии. Немыслимо, неописуемо женственной. Сказочной. Будоражащей восхитительно и невыносимо.

Павел долго протирал очки, затем взялся за кисть и краски. Работа началась.

С журналом в руках Влад сидел в углу комнаты, не столько наблюдая за процессом, сколько любуясь супругой.

Павел работал и страдал. Чувствовалось, как не удается перенести на холст тот взгляд, ту позу и ту ауру, что смотрели на него с бессильным укором, где-то в глубине души хотели его и при этом, возможно, насмехались над ним — ловеласом-неудачником, геройствующим лишь в мыслях и в настоящей жизни не годным на безумства, которые делают мальчиков Мужчинами. Рыцарь печального образа. И чем дальше, тем печальнее. Работа не клеилась. Павел что-то переделывал — выходило хуже. В мимике читалась каждая из разбегавшихся мыслей — от вздорно-чувственных о модели до позорных о пропащем себе, с чего-то вообразившем, что талантлив.

Влад поднялся и подошел к мольберту.

— Павел, перед тобой — щемящая красавица, мираж странствующего путника, сон сексуального маньяка… А что мы видим? Валяющийся манекен из магазина одежды? Мягкую игрушку — «уронили мишку на пол»?

Павел отвел глаза. Каждое слово било его, как палка птицу, которая разучилась летать.

— Нина, подойди, — позвал Влад.

Жена в два шага оказалась перед ними.