Читаем Истории торговца книгами полностью

Звезда Голливуда британец Дирк Богард настолько привык к тому, что его останавливают на улицах и докучают расспросами, что в Челси он изо всех сил старался сохранять инкогнито, пока не столкнулся с нарочитой пафосностью Паскаля, нашего экстравагантного продавца, взявшего себе псевдоним в честь французского философа и не переносившего, чтобы его называли Грэмом. В Паскале Богард разглядел обладателя незашоренного ума и недюжинных познаний в двух своих излюбленных областях: французской кулинарии и французских фильмах. Паскаль был столь искренне эгоистичен, что ни капли не был заинтересован в том, чтобы подкармливать и без того раздутое эго Богарда.

Неоднородный коллектив – лучший, если не единственный, гарант человечности: например, сейчас три паука над входной дверью магазина в Кентербери служат мне и еще одному продавцу-арахнофилу утешением, когда мы закрываем двери магазина на замок. Они выступают умиротворяющими посланниками осажденной экосистемы. Чтобы мойщик окон ненароком не убил их, мне пришлось сказать ему, что этих пауков изучает отдел городской экологии Кентского университета. А в магазине Slaney and McKay членом команды был кот: Брандо, усвоивший панковский дух времени, вальяжно возлежал на кассе, но стоило кому-то попытаться его погладить, как он тут же наносил верный удар правой – этот прием он применял ко всем без разбора, даже к породистому скотчтерьеру, принадлежавшему дизайнеру обуви Маноло Бланику. (Морда у пса была изрядно поцарапана, однако Маноло, один из самых приятных наших клиентов, отнесся к ситуации философски и отказался от предложения оплатить счет у ветеринара.) В свое время мы спасли Брандо от уличных мальчишек, норовивших намазать его гудроном, поэтому у кота были все основания проявлять особую осмотрительность.

Часто диалоги в книжном магазине лишены условностей, присущих взаимоотношениям между покупателем и продавцом, поскольку, повторяя мысль Вирджинии Вулф, в книжных магазинах мы сбрасываем панцирь, который нарастили для самозащиты. За последние тридцать лет я видел множество подтверждений этому: все беседы в книжном магазине сходят с наезженной колеи. Диалоги могут быть краткими, но весьма значимыми. Чарли Уоттс, барабанщик The Rolling Stones, заказывал много книг по военной истории – такая неожиданная у него была страсть, – и мы разделяли это старомодное увлечение (в своей диссертации я привожу исследования давно забытых битв в Индии). Одним унылым утром, вскоре после моего развода, Уоттс спросил меня, что случилось; когда я поведал ему все, он просто сказал: «Да, жизнь» – таким тоном, словно бы говорил: «Да, дело дрянь, но это ненадолго; поверь мне – я многое повидал». Он произнес это с такой теплотой, что даже теперь, когда я вспоминаю тот эпизод, у меня хорошо на душе.

Впрочем, Рут Хэдден сделала для меня еще больше и помогла преодолеть юношескую стеснительность, побороть уныние и хоть немного научила жизни, сказав как-то, пока я курил и предавался грустным думам, что смогу стать отличным книготорговцем, если действительно всерьез займусь этим. Я был слегка удивлен, поскольку страдал низкой самооценкой (или, возможно, она была настолько высокой, что я уже даже не пытался конкурировать с кем-либо) и по-прежнему думал, что работа в книжном магазине лишь временное занятие.

В 1989 году Рут пригласили на вечеринку, организованную на борту речного трамвая «Маркиза»; танцы затянулись до поздней ночи. Когда на следующий день я услышал, что судно затонуло в водах Темзы[262], а Рут погибла, мне потребовалось около полуминуты, чтобы осознать происшедшее, а потом меня накрыло волной горя. Преступная потеря. Об этом очень точно сказал Шекспир: «Гордись же, смерть, созданьем обладая, которого ни с чем нельзя сравнить»[263].

Магазин Slaney and McKay закрылся после резкого повышения арендной платы, а Салли, которая не проронила ни слезинки даже на похоронах собственной матери, заплакала впервые с детства. Элизабет Коллинз написала письмо, в котором назвала магазин светочем и тихой гаванью. Спустя несколько лет не стало Паскаля и Богарда; сейчас они наверняка обсуждают рецепт идеального соуса на небесах.

Написав предыдущее предложение, я пошел спать и очень живо увидел во сне, как закрывается магазин, а мы, сотрудники, выносим оттуда книжные шкафы, за которыми – и это уже было игрой подсознания – обнаружились надписи на стенах, сделанные разными писателями. Логика сна подсказывала, что их появление вполне естественно, учитывая те истории, что разворачивались в книжном. Я проснулся совершенно счастливым оттого, что все так всегда и происходит, если мы полагаем, что так оно и было в действительности. По-видимому, идея такова: если открываешь книжный магазин, то оттуда просачиваются рассказы, новые истории, строки, над которыми не властно время.

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 знаменитых тиранов
100 знаменитых тиранов

Слово «тиран» возникло на заре истории и, как считают ученые, имеет лидийское или фригийское происхождение. В переводе оно означает «повелитель». По прошествии веков это понятие приобрело очень широкое звучание и в наши дни чаще всего используется в переносном значении и подразумевает правление, основанное на деспотизме, а тиранами именуют правителей, власть которых основана на произволе и насилии, а также жестоких, властных людей, мучителей.Среди героев этой книги много государственных и политических деятелей. О них рассказывается в разделах «Тираны-реформаторы» и «Тираны «просвещенные» и «великодушные»». Учитывая, что многие служители религии оказывали огромное влияние на мировую политику и политику отдельных государств, им посвящен самостоятельный раздел «Узурпаторы Божественного замысла». И, наконец, раздел «Провинциальные тираны» повествует об исторических личностях, масштабы деятельности которых были ограничены небольшими территориями, но которые погубили множество людей в силу неограниченности своей тиранической власти.

Валентина Валентиновна Мирошникова , Илья Яковлевич Вагман , Наталья Владимировна Вукина

Биографии и Мемуары / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
50 знаменитых убийств
50 знаменитых убийств

Эдуард V и Карл Либкнехт, Улоф Пальме и Григорий Распутин, Джон Кеннеди и Павлик Морозов, Лев Троцкий и Владислав Листьев… Что связывает этих людей? Что общего в их судьбах? Они жили в разные исторические эпохи, в разных странах, но закончили свою жизнь одинаково — все они были убиты. Именно об убийствах, имевших большой общественно-политический резонанс, и об убийствах знаменитых людей пойдет речь в этой книге.На ее страницах вы не найдете леденящих душу подробностей преступлений маньяков и серийных убийц. Информация, предложенная авторами, беспристрастна и правдива, и если существует несколько версий совершения того или иного убийства, то приводятся они все, а уж какой из них придерживаться — дело читателей…

Александр Владимирович Фомин , Владислав Николаевич Миленький

Биографии и Мемуары / Документальное
Музыка как судьба
Музыка как судьба

Имя Георгия Свиридова, великого композитора XX века, не нуждается в представлении. Но как автор своеобразных литературных произведений - «летучих» записей, собранных в толстые тетради, которые заполнялись им с 1972 по 1994 год, Г.В. Свиридов только-только открывается для читателей. Эта книга вводит в потаенную жизнь свиридовской души и ума, позволяет приблизиться к тайне преображения «сора жизни» в гармонию творчества. Она написана умно, талантливо и горячо, отражая своеобразие этой грандиозной личности, пока еще не оцененной по достоинству. «Записи» сопровождает интересный комментарий музыковеда, президента Национального Свиридовского фонда Александра Белоненко. В издании помещены фотографии из семейного архива Свиридовых, часть из которых публикуется впервые.

Автор Неизвестeн

Биографии и Мемуары / Музыка