Читаем Истории торговца книгами полностью

Есть одна история, которая случилась прошлой зимой, – о ней я еще никому не рассказывал, приберегая для страниц этой книги. Ее героиня не знаменитость: я даже не знаю, как ее зовут. Это произошло ничем не примечательным утром в прошлом месяце. Знаете, бывают такие дни, когда вдруг понимаешь, почему Китс сказал: «Я в смерть бывал мучительно влюблен»[267]. Описанием точно такого же утра начинается роман «Моби Дик», когда Измаил с удивлением обнаруживает, что он «начал останавливаться перед вывесками гробовщиков и пристраиваться в хвосте каждой встречной похоронной процессии»[268]. Читателю может показаться, что в этой главе я много говорю о смерти, однако я делаю это лишь потому, что она идет рука об руку с любовью. В книжных магазинах в избытке встречается и то и другое. В магазин-издательство City Lights в Сан-Франциско пришло письмо от покупательницы, в котором она признавалась, что, следуя воле отца, развеяла его прах по всему магазину, за самыми любимыми его книгами. А я использовал прах отца Лесли Маккей – он лежал в симпатичной тяжелой коробке, – чтобы подпирать книги по искусству в витрине магазина Slaney and McKay. Лесли была поражена, увидев это, однако признала, что и сама была озадачена, не зная, какое важное применение могла бы для него найти. За многие годы работы в книжном магазине я видел немало сердечных приступов. Одна посетительница, придя в сознание после инфаркта в разделе «Классика», взяла меня за руку, пока сотрудники скорой помощи везли ее на каталке к машине, и сказала: «Мне действительно очень нравится здесь… отличное место, чтобы уйти». Что же касается любви, книжные магазины – отличное место для перспективных встреч, а в книжном магазине Strand в Нью-Йорке так часто просят провести свадебную церемонию, что это стало устоявшейся практикой.

Вернемся к моему меланхоличному утру. Оно заставило меня вспомнить слова Чарлза Уоттса «Да, жизнь». Однако вместо Уоттса в магазине появилась женщина высокого роста, с приятным энергичным обветренным лицом, в настоящей рабочей спецовке и начала просматривать книги в отделе «Поэзия». Хотя она была не слишком разговорчива, я узнал, что ей за пятьдесят, она работает инженером и дела идут своим чередом. У нее на шее висел прочный шнурок для бейджа – не просто какая-то хлипкая тесьма, какая бывает у ученых, а со специальным отделением для пропуска в места, где могла бы располагаться стартовая площадка космодрома или адронный коллайдер.

Ей нужно было помочь найти конкретное стихотворение о море, одно из стихотворений, которые ей читал когда-то ее покойный отец. Ей постоянно вспоминалась одна строчка о «седой колдунье», олицетворявшей море. Мы искали стихотворение в разных сборниках, и я предположил, что, может быть, она имеет в виду «Когда грузовозы сквозь мартовский бурный Ла-Манш идут, в прокопченные трубы дымя деловито»[269] из «Грузов» Джона Мейсфилда, но она ответила: «Нет, погодите, я сейчас просматриваю «Морскую лихорадку». Оказалось, она действительно как бы проговаривала про себя все это стихотворение наизусть, в поисках той самой строчки о седой колдунье; ее отец словно бы записал ей на подкорку аудио с этими стихами. Тем временем я нашел стихотворение, которое она искала, – это была «Песня варяжских жен» Киплинга. Она повествует о женах викингов, ждущих дома своих мужей, которые оставили им лишь «шум весел», который «стихает, стихает». Рефрен стихотворения звучит так:

Разве удержит жена молодаяБлиз очага и родимого края,Если поманит Колдунья седая?[270]

Найдя стихотворение, я прочитал его вслух – оно недлинное, – и, хотя голос женщины не изменился, когда она благодарила меня, я увидел, подняв глаза от книги, что по ее лицу текут слезы.


Книготорговцы и покупатели

Книготорговцы – свободное племя, не принадлежащее ни к людям умственного, ни физического труда: каждый день они перевоплощаются из литераторов-интеллектуалов в кассиров, а порой – и довольно часто – в социальных работников. Набирая первую команду продавцов в Кентербери, я искал именно эту гибкость, легкую небрежность в знаниях и открытость к самым разным проявлением человеческой природы. И действительно: продавцу нужна изрядная стойкость и проницательность, чтобы учитывать в работе весь диапазон покупателей от компьютерного фаната до литературного сноба, от строителя, прошедшего обучение по регламенту поведения на площадке, до беженца, только что изучившего права и обязанности граждан, от поклонника романов до сахибов, одетых в дождевики от Barbour & Sons, которые вваливаются в магазин и с порога спрашивают: «Поможете?»

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 знаменитых тиранов
100 знаменитых тиранов

Слово «тиран» возникло на заре истории и, как считают ученые, имеет лидийское или фригийское происхождение. В переводе оно означает «повелитель». По прошествии веков это понятие приобрело очень широкое звучание и в наши дни чаще всего используется в переносном значении и подразумевает правление, основанное на деспотизме, а тиранами именуют правителей, власть которых основана на произволе и насилии, а также жестоких, властных людей, мучителей.Среди героев этой книги много государственных и политических деятелей. О них рассказывается в разделах «Тираны-реформаторы» и «Тираны «просвещенные» и «великодушные»». Учитывая, что многие служители религии оказывали огромное влияние на мировую политику и политику отдельных государств, им посвящен самостоятельный раздел «Узурпаторы Божественного замысла». И, наконец, раздел «Провинциальные тираны» повествует об исторических личностях, масштабы деятельности которых были ограничены небольшими территориями, но которые погубили множество людей в силу неограниченности своей тиранической власти.

Валентина Валентиновна Мирошникова , Илья Яковлевич Вагман , Наталья Владимировна Вукина

Биографии и Мемуары / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
50 знаменитых убийств
50 знаменитых убийств

Эдуард V и Карл Либкнехт, Улоф Пальме и Григорий Распутин, Джон Кеннеди и Павлик Морозов, Лев Троцкий и Владислав Листьев… Что связывает этих людей? Что общего в их судьбах? Они жили в разные исторические эпохи, в разных странах, но закончили свою жизнь одинаково — все они были убиты. Именно об убийствах, имевших большой общественно-политический резонанс, и об убийствах знаменитых людей пойдет речь в этой книге.На ее страницах вы не найдете леденящих душу подробностей преступлений маньяков и серийных убийц. Информация, предложенная авторами, беспристрастна и правдива, и если существует несколько версий совершения того или иного убийства, то приводятся они все, а уж какой из них придерживаться — дело читателей…

Александр Владимирович Фомин , Владислав Николаевич Миленький

Биографии и Мемуары / Документальное
Музыка как судьба
Музыка как судьба

Имя Георгия Свиридова, великого композитора XX века, не нуждается в представлении. Но как автор своеобразных литературных произведений - «летучих» записей, собранных в толстые тетради, которые заполнялись им с 1972 по 1994 год, Г.В. Свиридов только-только открывается для читателей. Эта книга вводит в потаенную жизнь свиридовской души и ума, позволяет приблизиться к тайне преображения «сора жизни» в гармонию творчества. Она написана умно, талантливо и горячо, отражая своеобразие этой грандиозной личности, пока еще не оцененной по достоинству. «Записи» сопровождает интересный комментарий музыковеда, президента Национального Свиридовского фонда Александра Белоненко. В издании помещены фотографии из семейного архива Свиридовых, часть из которых публикуется впервые.

Автор Неизвестeн

Биографии и Мемуары / Музыка