Читаем Истории торговца книгами полностью

Когда я только открыл магазин в Кентербери, я нанял в отдел художественной литературы молодого выпускника университета. Он быстро освоился и начал вступать в продолжительные разговоры с большинством покупателей. Своим любопытством он напоминал мне Киплинга, который однажды в ожидании поезда потратил время с пользой, выяснив все о жизни носильщиков, кассира билетной кассы, начальника станции, оператора шлагбаума и работника сигнальной будки. Тим Уотерстоун составил целый рукописный отчет об этом любителе художественной литературы – его звали Дэвид Митчелл, – впрочем, такие отчеты он писал обо всех книготорговцах, которых встречал. Однако Тим не мог предугадать, что благодаря таким книгам, как «Облачный атлас», Митчеллу будет навсегда обеспечено место на полках магазинов Waterstones. Не поддающиеся классификации книги Митчелла, которые Рут бы точно разместила в отделе «Стиль и пол», вызывали активные споры у его издателей о том, является ли Митчелл «автором научно-фантастической литературы». Та же проблема коснулась произведений Герберта Уэллса. «Машина времени» – это научная фантастика или классическое художественное произведение? Или рассказы Лавкрафта, что это – ужасы или классика? Стоит ли оставить Нила Геймана в разделе научной фантастики, а «Рассказ служанки» отправить в раздел художественной литературы? Не забывайте о пресловутом энтомологе, который, увидев новый вид жука, тут же его раздавил.

Мои беседы с Митчеллом, одна из которых как-то перетекла в долгую ночную прогулку по пляжу в городе Уитстабл под шорох гальки под его ботинками Martens, казались неотъемлемой частью того оптимистичного духа 1990-х, когда происходившие в мире события выглядели остро важными и резонансными; это было целое десятилетие после крушения Берлинской стены, когда режим апартеида пал. В то время я получил гневное письмо за то, что организовал выступление Ронни Касрилса, ярого бойца с апартеидом в ЮАР, которому Министерство внутренних дел Великобритании чуть ли не запретило въезд в страну. Позднее он станет первым заместителем министра обороны свободной Южно-Африканской Республики, однако взращенный на идеалах СССР борец за свободу, рассказывавший о своей книге «Вооружен и опасен», был не вполне типичным собеседником в центральных графствах Англии. Во время этой беседы в 1994 году, когда еще не было мобильных телефонов, мне пришлось отлучиться, чтобы разобраться с человеком, который позвонил в магазин, каким-то образом заполучив номер единственного телефона с включенным звуком – это был таксофон в нашем кафе. И вдруг меня попросили передать трубку Касрилсу: на другом конце провода был Джо Слово[271]. Он звонил из Йоханнесбурга, чтобы сообщить о победе Африканского национального конгресса на выборах. (Этот повод прервать разговор был все же более веским, чем телефонный звонок на мобильный прямо посреди интервью с Антонией Фрэзер[272]: «Привет, Гарольд, да, я на интервью. Нет, милый, я даю его».)

Подобно Митчеллу, Умберто Эко распробовал уникальную возможность (которая есть у книготорговцев) с удобных позиций наблюдать за людьми. Я поинтересовался у британских издателей Эко, может ли он приехать в мой магазин в Кентербери и принять участие в «мероприятии», однако они сразу ответили мне, что он никогда ни в чем таком не участвует. Я позвонил его издателю в Милане, который любезно пообещал мне спросить писателя об этом. В результате Эко ответил, что чего бы ему по-настоящему хотелось – это поработать денек в книжном магазине. Он осуществил мечту и даже продал одну из своих книг, так и не раскрыв покупателю свое имя. Где-то там бродит тот самый покупатель, а еще где-то живут клиенты, которым по телефону отвечал сам Спайк Миллиган. После мероприятия у меня в магазине, посвященного его творчеству, он настоял на том, чтобы помочь нам отвечать на телефонные звонки. Я помню его ответы: «Алло, магазин Waterstones в Кентербери, чем могу помочь?.. Я не уверен… Как сказать… Кто я? Спайк Миллиган». В этот момент трубку повесили. Пусть недолго, пусть всего на один день Миллиган и Эко последовали давней традиции писателей, работавших в книжных магазинах: Джордж Оруэлл, Нэнси Митфорд и Элис Манро.

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 знаменитых тиранов
100 знаменитых тиранов

Слово «тиран» возникло на заре истории и, как считают ученые, имеет лидийское или фригийское происхождение. В переводе оно означает «повелитель». По прошествии веков это понятие приобрело очень широкое звучание и в наши дни чаще всего используется в переносном значении и подразумевает правление, основанное на деспотизме, а тиранами именуют правителей, власть которых основана на произволе и насилии, а также жестоких, властных людей, мучителей.Среди героев этой книги много государственных и политических деятелей. О них рассказывается в разделах «Тираны-реформаторы» и «Тираны «просвещенные» и «великодушные»». Учитывая, что многие служители религии оказывали огромное влияние на мировую политику и политику отдельных государств, им посвящен самостоятельный раздел «Узурпаторы Божественного замысла». И, наконец, раздел «Провинциальные тираны» повествует об исторических личностях, масштабы деятельности которых были ограничены небольшими территориями, но которые погубили множество людей в силу неограниченности своей тиранической власти.

Валентина Валентиновна Мирошникова , Илья Яковлевич Вагман , Наталья Владимировна Вукина

Биографии и Мемуары / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
50 знаменитых убийств
50 знаменитых убийств

Эдуард V и Карл Либкнехт, Улоф Пальме и Григорий Распутин, Джон Кеннеди и Павлик Морозов, Лев Троцкий и Владислав Листьев… Что связывает этих людей? Что общего в их судьбах? Они жили в разные исторические эпохи, в разных странах, но закончили свою жизнь одинаково — все они были убиты. Именно об убийствах, имевших большой общественно-политический резонанс, и об убийствах знаменитых людей пойдет речь в этой книге.На ее страницах вы не найдете леденящих душу подробностей преступлений маньяков и серийных убийц. Информация, предложенная авторами, беспристрастна и правдива, и если существует несколько версий совершения того или иного убийства, то приводятся они все, а уж какой из них придерживаться — дело читателей…

Александр Владимирович Фомин , Владислав Николаевич Миленький

Биографии и Мемуары / Документальное
Музыка как судьба
Музыка как судьба

Имя Георгия Свиридова, великого композитора XX века, не нуждается в представлении. Но как автор своеобразных литературных произведений - «летучих» записей, собранных в толстые тетради, которые заполнялись им с 1972 по 1994 год, Г.В. Свиридов только-только открывается для читателей. Эта книга вводит в потаенную жизнь свиридовской души и ума, позволяет приблизиться к тайне преображения «сора жизни» в гармонию творчества. Она написана умно, талантливо и горячо, отражая своеобразие этой грандиозной личности, пока еще не оцененной по достоинству. «Записи» сопровождает интересный комментарий музыковеда, президента Национального Свиридовского фонда Александра Белоненко. В издании помещены фотографии из семейного архива Свиридовых, часть из которых публикуется впервые.

Автор Неизвестeн

Биографии и Мемуары / Музыка