Читаем Истории торговца книгами полностью

К счастью, книжные магазины сильнее смерти; они населены идеями тех, кто давно почил, и наполнены энергией ныне живущих (хотя у меня есть сомнения относительно пары наших постоянных клиентов). С тех пор как Рут, Салли и Лесли показали мне, какой потенциал таит в себе книготорговля, я вот уже тридцать лет работаю в магазинах, которые являются укромным пристанищем для историй писателей и посетителей.

Очаровавшись букинистическими лавками, я устроился в Any Amount of Books на Чаринг-Кросс-роуд, а потом несколько лет работал в магазинах сети Waterstones в Кенсингтоне и Челтнеме. В Кенсингтоне мне нравилось, поскольку когда-то, когда в здании книжного располагался старомодный магазин женской одежды Pettits, мой отец покупал там женские корсеты. Он вытаскивал из корсета полоски китового уса, поскольку, будучи опытным лозоходцем, считал их идеальным материалом для изготовления «волшебной лозы». При полном отсутствии китового уса в земле он давал чистый сигнал, если его использовали для поиска чего бы то ни было. Когда я рассказал об этом Тиму Уотерстоуну, он, по вполне понятным причинам, был ошеломлен.

Книжные магазины всегда находятся под влиянием психогеографии, и влияние это куда более заметно, чем, скажем, в магазине хозтоваров. Так, магазин Waterstones в Челтнеме – видимо, в пику солидной репутации города – имел штат сотрудников, отличавшихся поистине барочной эксцентричностью. Они собрали настолько обширный ассортимент, что могли бы посоперничать с Александрийской библиотекой. В отделе «Биографии» имелись все 11 томов с письмами Байрона, исторический отдел мог похвастаться полным собранием сочинений Черчилля и двумя изданиями Гиббона. А в разделе «Путешествия», помню, было целых три книги об острове Святой Елены.

Я работал помощником управляющего Эндрю Стилвелла, выходца из Харроу; он обладал элегантной манерой растягивать слова, курил самокрутки, а позже стал первым управляющим книжным магазином London Review Bookshop. Он собирал редкие американские детективы и книги по искусству и управлял магазином со вполне ожидаемой приятной вальяжностью. Ритмичное подергивание его плеч часто служило предвестником приступа скрипучего смеха над какой-нибудь очередной нелепостью. Меня изумляла терпимость Стилвелла; особенно я был поражен, когда Иэн, крупный книготорговец из Шотландии, начал практиковать кэндо – японское фехтование на бамбуковых мечах – прямо в просторном кабинете управляющего с тремя венецианскими окнами, выходившими на променад. Пока Иэн выделывал курбеты, что-то выкрикивал, перепрыгивая через столы и стопки непроданных книг, Эндрю невозмутимо сидел в облаке папиросного дыма, изучая каталог Thames & Hudson.

Иэн отвечал за отдел «Графические романы» и превратил его в настоящую империю, привлекая покупателей из самых отдаленных уголков страны. Он первым добывал редкие комиксы, а если ему задавали вопросы о расходах, он тотчас же отвечал оборонительным огнем цифр о спросе на супергероев, которые еще даже не вышли на широкие экраны. Это он заставил меня прочитать несколько историй о трехмерном человеке и женщине-пуле[264] и даже о парне с отваливающимися руками[265], который, казалось, не знал других трюков.

Элегантная Мари Ван дер Планк, в настоящее время – мать двоих детей, живущая в глуши Девона, – любила поспать во время перерывов. Чтобы не терять время и побыстрее найти темный уголок, она сворачивалась калачиком в шкафу за кассой на первом этаже. Достать новый рулон чековой ленты, не разбудив ее, было задачей не из легких. Правда, не менее сложно было успокоить клиентов, наблюдавших, как после перерыва она показывалась из шкафа со взъерошенной гривой черных волос и сонным «Кто следующий?».

Джон, любитель художественной литературы, имел обыкновение забегать по дороге в уютный подвальный книжный магазин Алана Хэнкокса, чтобы успеть поделиться новыми идеями. Как-то вместе с Аланом там побывал Уильям Голдинг. Именно стараниями Хэнкокса, который в 1960-х годах организовал встречу с секретарем городского совета и договорился пригласить известных людей в город, удалось спасти ныне крупнейший Литературный фестиваль Челтнема. Его задумка вполне удалась. В город с лекциями приехали такие величины, как У. Х. Оден, Тед Хьюз и Шеймас Хини. Хини в 1988 году во время своего выступления – сейчас эта запись хранится на кассете в архиве издательства Faber – назвал Хэнкокса величиной масштаба Йейтса, истинным «исполнителем воли читателя», однако на вылизанном сайте фестиваля об Алане нет ни слова. И хотя я сознательно отказался от чтения лекций на фестивале, я все же очень рад, что хоть здесь могу упомянуть всеми любимого и несправедливо забытого книготорговца.

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 знаменитых тиранов
100 знаменитых тиранов

Слово «тиран» возникло на заре истории и, как считают ученые, имеет лидийское или фригийское происхождение. В переводе оно означает «повелитель». По прошествии веков это понятие приобрело очень широкое звучание и в наши дни чаще всего используется в переносном значении и подразумевает правление, основанное на деспотизме, а тиранами именуют правителей, власть которых основана на произволе и насилии, а также жестоких, властных людей, мучителей.Среди героев этой книги много государственных и политических деятелей. О них рассказывается в разделах «Тираны-реформаторы» и «Тираны «просвещенные» и «великодушные»». Учитывая, что многие служители религии оказывали огромное влияние на мировую политику и политику отдельных государств, им посвящен самостоятельный раздел «Узурпаторы Божественного замысла». И, наконец, раздел «Провинциальные тираны» повествует об исторических личностях, масштабы деятельности которых были ограничены небольшими территориями, но которые погубили множество людей в силу неограниченности своей тиранической власти.

Валентина Валентиновна Мирошникова , Илья Яковлевич Вагман , Наталья Владимировна Вукина

Биографии и Мемуары / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
50 знаменитых убийств
50 знаменитых убийств

Эдуард V и Карл Либкнехт, Улоф Пальме и Григорий Распутин, Джон Кеннеди и Павлик Морозов, Лев Троцкий и Владислав Листьев… Что связывает этих людей? Что общего в их судьбах? Они жили в разные исторические эпохи, в разных странах, но закончили свою жизнь одинаково — все они были убиты. Именно об убийствах, имевших большой общественно-политический резонанс, и об убийствах знаменитых людей пойдет речь в этой книге.На ее страницах вы не найдете леденящих душу подробностей преступлений маньяков и серийных убийц. Информация, предложенная авторами, беспристрастна и правдива, и если существует несколько версий совершения того или иного убийства, то приводятся они все, а уж какой из них придерживаться — дело читателей…

Александр Владимирович Фомин , Владислав Николаевич Миленький

Биографии и Мемуары / Документальное
Музыка как судьба
Музыка как судьба

Имя Георгия Свиридова, великого композитора XX века, не нуждается в представлении. Но как автор своеобразных литературных произведений - «летучих» записей, собранных в толстые тетради, которые заполнялись им с 1972 по 1994 год, Г.В. Свиридов только-только открывается для читателей. Эта книга вводит в потаенную жизнь свиридовской души и ума, позволяет приблизиться к тайне преображения «сора жизни» в гармонию творчества. Она написана умно, талантливо и горячо, отражая своеобразие этой грандиозной личности, пока еще не оцененной по достоинству. «Записи» сопровождает интересный комментарий музыковеда, президента Национального Свиридовского фонда Александра Белоненко. В издании помещены фотографии из семейного архива Свиридовых, часть из которых публикуется впервые.

Автор Неизвестeн

Биографии и Мемуары / Музыка