История балета. Ангелы Аполлона

Рассмотрим два балета – «Спартак» и «Ромео и Джульетту». С «Ромео и Джульеттой» все просто. Как мы видели, зрители приняли этот балет и на Востоке, и на Западе, и даже британские и американские критики, находившие его ходульным и перегруженным, оценили и признали его достоинства. Но это не должно нас обманывать. На Западе люди полюбили этот балет исходя из собственных взглядов, и хотя в чем-то эти взгляды пересекались, они не могли увидеть «Ромео и Джульетту» или Уланову глазами русских. В СССР «Ромео и Джульетта» был не просто замечательно исполненным красивым балетом: это был новый и очень советский вид искусства, который черпал свою эстетику в коммунизме. Как мы видели, создатели подогнали балет под каноны соцреализма, но это было лишь начальной причиной его магнетизма. Многие советские люди жили, по словам эксперта, «в двойном измерении»: их реальная жизнь была тяжелой, но при этом в определенном смысле они были уверены, что семимильными шагами идут к светлому будущему – раю на земле, гармонии и социальному согласию. Уланова была воплощением этого будущего, а драмбалет был новым социалистическим искусством сказки. «Ромео и Джульетта» – прекрасный балет (бегство от безотрадной действительности), и в то же время, вероятно, он был утверждением того, что курс выбран верно и сказка действительно может стать былью⁴⁵.

И в этом не было цинизма. Танцовщики и хореографы 1930-х и 1940-х годов были во власти героического романтизма, который всегда присутствовал в марксизме и революционном мировоззрении, несмотря на перегибание палки партийными идеологами. Такие балерины, как Уланова, несмотря на личные опасения (если таковые были), выражали безграничную веру в себя, свою социалистическую миссию и традиции, и эта вера воплощалась в постановках невообразимой убедительности и размаха. После войны и благодаря ей эта вера и чувство приумножились. Поэтому, даже если лучшие драмбалеты могут показаться западному зрителю слабыми и перегруженными, было бы неверно недооценивать их власть над воображением советского человека, их серьезный идеологический резонанс. Драмбалет был самым убедительным эстетическим завоеванием сталинизма, а для тех, кто видел его прославленных исполнителей, – неподдельно волнующим видом искусства. Мало сказать, что Уланова была великой балериной, – прежде всего она была великой советской балериной.

«Спартак» – другой. Его сложнее оценить, и на Западе многие (особенно те, чей вкус был воспитан Баланчиным) терпеть его не могли за «убийственную» эстетику и напыщенность, хотя и восхищались исполнительским мастерством танцовщиков. На Западе даже доброжелатели (были и такие) склонялись к робкому осуждению Григоровича, отмечая, что балет напоминает цирковое представление. Никогда еще вкусы Советов и Запада не были столь различны. В случае «Ромео и Джульетты» еще можно было поверить, что прорубленное Петром Великим «окно в Европу» все еще чуть приоткрыто. Со «Спартаком» оно захлопнулось: это было искусство Большого, Востока, решительно славянофильское. Ничего общего не осталось. Это, конечно, вызывало интерес, но выносило за рамки критики. По сравнению с изысканными постановками Баланчина, Аштона, Роббинса и других западных хореографов «Спартак» выглядел удручающе жалко: при всем великолепии Васильева он стал демонстрацией деградирующего вида искусства⁴⁶.

Но в Москве все выглядело иначе. Там многие лучшие критики и танцовщики страны выступили за Григоровича. По их мнению, он был свежим голосом, создателем «нового классицизма», который стремился спасти балет от удушающего драмбалета и соцреализма. Даже теперь им трудно понять, почему мы не воспринимаем его постановки как стремление восстановить самое ценное и вневременное, что есть в балете, – танец. Григорович, напоминают нам они, пытался открыть балет новому, спасти его от Сталина, а с учетом сложных обстоятельств, в которых он работал, его постановки стали важным достижением, прорывом. Идеологическая борьба, говорят они, была единственным способом двигаться вперед – таков был их мир, и они были вынуждены работать на определенных условиях. Действительно, работавшие с Григоровичем танцовщики вспоминают, насколько мотивирующими и серьезными были его ранние постановки и насколько они сами были увлечены его идеями, его хореографией. В их глазах Григорович (как и Якобсон) – гений, и они уверены, что были в авангарде нового направления в балетном искусстве.